История в фотографиях

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?

— Да, продолжайте, пожалуйста.

— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.

— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.

— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн. «Свеча горела»

• Нравится 0
• Комментировать 0
• 0

Пока нет комментариев

Несколько недель назад я приготовил себе кофе, взял утреннюю газету и сел послушать радиоприемник. Переключая каналы радиостанции, я вдруг остановил свое внимание на бархатном голосе одного старика. Он что-то говорил о «тысяче шариков».

Я заинтересовался, сделал звук погромче и откинулся на спинку кресла.

— Хорошо, — сказал старик, — могу поспорить, что вы очень заняты на работе. Вчера, сегодня, завтра. И пусть вам платят много. Но за эти деньги они покупают вашу жизнь. Подумайте, вы не проводите это время со своими любимыми и близкими. Ни за что не поверю, что вам нужно работать все это время, чтобы свести концы с концами. Вы работаете, чтобы удовлетворить ваши желания. Но знайте, что это замкнутый круг — чем больше денег, тем больше хочется и тем больше вы работаете, чтобы получить еще больше. Нужно суметь в один момент спросить себя: «А действительно ли мне так нужна та или иная вещь, например, новая машина?» И ради этого вы готовы пропустить первое танцевальное выступление вашей дочери или спортивное соревнование вашего сына? Позвольте мне рассказать кое-что, что реально помогло мне сохранить и помнить о том, что главное в моей жизни.

И он начал объяснять свою теорию «тысячи шариков»:

— Смотрите, в один прекрасный день я сел и подсчитал. В среднем человек живет 75 лет. Я знаю, некоторые живут меньше, другие больше. Но живут примерно 75 лет. Теперь я 75 умножаю на 52 (количество воскресений в году) и получается 3900 — столько воскресений у вас в жизни. Когда я задумался об этом, мне было пятьдесят пять. Это значило, что я прожил уже примерно 2900 воскресений. И у меня оставалось только 1000. Поэтому я пошел в магазин игрушек и купил 1000 небольших пластиковых шариков. Я засыпал их все в одну прозрачную банку. После этого каждое воскресенье я вытаскивал и выбрасывал один шарик. И я заметил, что когда я делал это и видел, что количество шариков уменьшается, я стал обращать больше внимания на истинные ценности этой жизни. Нет более сильного средства, чем смотреть, как уменьшается количество отпущенных тебе дней! Теперь, послушайте последнюю мысль, которой я хотел бы поделиться сегодня с вами, перед тем как обнять мою любимую жену и сходить с ней на прогулку. Этим утром я вытащил последний шарик из моей банки… Поэтому каждый последующий день для меня — подарок. Я принимаю его с благодарностью и дарю близким и любимым тепло и радость.
Знаете, я считаю, что это единственный способ прожить жизнь. Я ни о чем не сожалею. Было приятно с вами поговорить, но мне нужно спешить к моей семье. Надеюсь, еще услышимся!…

Я задумался. Действительно, было о чем подумать. Я планировал ненадолго смотаться сегодня на работу — нужно было делать проект. А потом я собирался с коллегами по работе сходить в клуб. Вместо всего этого я поднялся наверх и разбудил мою жену нежным поцелуем.

— Просыпайся, милая. Поедем с детьми на пикник. — Дорогой, что случилось? — Ничего особенного, просто я понял, что мы давно не проводили вместе выходные. И еще, давай зайдем в магазин игрушек. Мне нужно купить пластиковые шарики…

• Нравится 0
• Комментировать 0
• 0

Пока нет комментариев

Папы, прекратите «ломать» своих детей. Пожалуйста.

Я остро почувствовал необходимость написать об этом после того, что увидел сегодня в магазине. Прошу заранее меня простить за тон статьи, но по-другому просто не могу. Пожалуйста, прочтите статью до конца – я знаю, она довольно объемная, но об этом нужно сказать и этим нужно поделиться.

Сегодня, когда я с сыном стоял в очереди в магазине, я увидел перед нами отца с мальчиком лет шести. Малыш очень робко спросил отца, можно ли будет купить мороженое по пути домой. Отец свысока глянул на него и рявкнул, чтобы тот не отвлекал его, стал у стены и помалкивал. Мальчик сразу сник и вжался в стену.

Наша очередь немного продвинулась, поэтому мальчик снова подошёл к отцу, тихонько напевая какую-то детскую песенку. Кажется, он уже и позабыл о той вспышке гнева, которая несколько минут назад обрушилась на него. Но отец повернулся и выругал мальчика за шум. Мальчик шарахнулся от него и снова вжался в стену.

Я даже растерялся. Как этот человек не мог видеть того, что видел я? Как он не мог видеть это чудесное создание в своей тени? Почему он, не задумываясь ни на минуту, «выбивает» всё счастье из собственного ребёнка? Почему он не ценит то краткое время, когда может быть всем для своего сына?

Нас осталось трое перед кассой, и мальчик снова отошел от стены и подошел к отцу. Отец резко вышел из очереди, схватил его руками за плечи и сжал так, что ребенок сморщился от боли: «Если я услышу ещё один звук или ты отойдешь от стены – дома получишь!» Мальчик снова прилип к стене и больше не шевелился. Не издал ни звука. Его красивое детское лицо вдруг потускнело и перестало выражать эмоции. Он был сломлен. Отец не хотел возиться с ним, и сломать ребенка – простейший способ «воспитания».

А потом мы удивляемся, почему дети вырастают «сломанными».

Буду резок. Многие люди видят, как я общаюсь с сыном и поют мне дифирамбы за то, что я люблю сына больше, чем другие отцы любят своих детей. Черт побери! Этого я не понимаю и, наверное, никогда не пойму. Любить сына, воспитывать сына, играть с сыном – это задачи, с которыми могут справиться не только супер-отцы. Это под силу любому отцу. Всегда. Без исключений. Во мне нет ничего особенного. Я – отец, который любит своего ребёнка и сделает всё для его благополучия, безопасности и здоровья. Я скорее получу лопатой по лицу или молотком по пальцу, чем унижу или «поставлю на место» своего сына.

Я далеко не идеальный отец. Но, чёрт побери, достаточно хорош, чтобы дать своему сыну понять, что при любых жизненных трудностях он может чувствовать себя на высоте. Почему? Потому что осознаю, какое влияние оказывает отец на жизнь ребёнка и его уровень уверенности в себе. Я понимаю, что всё, что я когда-либо сделаю или скажу своему сыну, будет впитано им как губкой – на пользу или во вред. Не понимаю я только одного – как это не осознают другие отцы?!

Отцы! Озаряются ли ваши лица, когда вы видите ребёнка по утрам или возвращаетесь с работы? Вы понимаете, что моральные ценности ваших детей строятся исключительно на том, что именно они видят на ваших лицах?

Понимаете ли вы, что ребёнок считает себя таким, каким вы его обозвали? Что люди очень часто начинают соответствовать налепленным на них ярлыкам? Как часто вы говорите ребёнку: «Это самая глупая вещь, которую можно придумать», «Это самый нелепый поступок, который можно совершить»? Вы верите в то, что ваш ребёнок – идиот? Потому что он уже поверил. Браво! Задумайтесь над этим.

Отцы! Неужели вы думаете, что кто-то поверит в то, что вы не можете отойти на 20 минут от компьютера или телевизора, чтобы поиграть с ребёнком? Неужели вы не осознаете, что уровень доверия детей к родителям будет всецело зависеть от того, играют ли они с ними и насколько они вовлечены в процесс игры? Осознаёте ли вы вред, причиняемый детям, когда не играете с ними каждый день?

Вы считаете, что кто-то купится на эту глупую и дешёвую отговорку о том, что гнев иногда или даже часто необходим в процессе воспитания? Вы понимаете, что гнев практически всегда – эмоция людей, которые хотят контролировать других, но не в состоянии контролировать себя сами? Вы знаете, что существуют потрясающие книги и целые курсы, способные научить вас большему? И самое главное – замечаете ли вы, как быстро ребёнок ломается или выходит из повиновения, когда семьёй правит гнев?

Вы настолько очерствели и перестали чувствовать детскую душу, что даже не чувствуете себя подавленным, когда они вздрагивают или съёживаются в вашем присутствии? Действительно ли это – единственное, что вы хотите от них? Чтобы они беспрекословно подчинялись вам и боялись вас?

Папы! Разве вы не осознаёте силу прикосновений? Вы не понимаете, какая связь возникает, когда вы гладите ребенка по спине или животу, укладывая спать? Проснитесь, папы! Эти неповторимые драгоценные души доверены вашей заботе и очень тонко всё чувствуют. Всё, что вы им скажете или не скажете, отобразится на их способностях, успехе и счастье в дальнейшей жизни.

Неужели вы не понимаете, что дети будут делать ошибки, много ошибок? Разве вы не осознаёте вред, который причиняете, тыча раз за разом носом вашего ребенка в его проступок или неудачу? Вы хоть представляете, как легко унизить ребёнка? Приблизительно так же, как сказать «Что ты наделал, дурак!?» или «Идиот, сколько можно тебе повторять…»

Папы! Пришло время сказать детям, что вы любите их. И говорить это постоянно. Пришло время радоваться их 20 тысячам вопросов в день и их неспособности делать всё так быстро, как нам этого хотелось бы. Их выражениям лиц и неправильно произнесённым словам. Время радоваться всему, чем являются наши дети…

Пришло время спросить себя: «Что я могу сделать, чтобы быть хорошим отцом?» Расставьте приоритеты. И по-настоящему станьте им.

Самое время на своём примере показать сыновьям, как следует обращаться с женщиной, а дочери показать, какого обращения ей следует ожидать от мужчины. Время проявить великодушие, сострадание и сочувствие. Самое время на своём примере, а не на словах, показать детям, что такое здоровый образ жизни, гендерные роли, правильные социальные нормы. Пора понять, что ярлыки вроде «пацанка» для девочек или «что ты как баба» для мальчиков – это ненормально. У детей есть свои мнения и предпочтения и не нужно навязывать им стереотипы.

Отцы! Говорите мягче со своими сыновьями. Говорите спокойнее со своими дочерьми. Что вы желаете для своего ребёнка? Чтобы у него в школе не было ни друзей, ни уважения к себе самому? Или чтобы его выбрали президентом класса и он чувствовал, что достоин большего? Разве мы не видим, что дать детям понять это – в нашей власти? Неужели мы не осознаём, что можем дать нашим детям инструменты по социальному выживанию?

И разве мы не видим, какое влияние оказываем на детей, когда говорим, что верим в одно, а делаем другое? Когда так мало помогаем детям определиться с их выбором, открыто делиться своей точкой зрения и жить согласно собственным принципам? Не нам указывать детям, что думать. Но мы можем помочь им мыслить правильно. И если мы сделаем это, можем больше не беспокоиться о том, что они выберут для себя и насколько решительно будут отстаивать свой выбор. Человек верен своим убеждениями всю жизнь, а убеждениям другого – только до тех пор, пока не обожжется.

Чёрт возьми, папы! У каждого ребёнка есть врождённое право попросить мороженое и не быть за это униженным. У каждого ребёнка есть врождённое право попросить мороженое и не сжиматься из-за этого в углу, потому что человек, который должен быть его героем, на самом деле мелкий человечишко. У каждого ребёнка есть врождённое право быть счастливым, смеяться, веселиться и играть. Почему вы не позволяете им это? Каждый ребёнок на земле имеет право на отца, который вначале думает, а потом говорит; отца, который понимает, какая великая власть ему дана – формировать жизнь другого человека; отца, который любит своего ребёнка больше, чем телевизор и спортивные игры; отца, который любит своего ребёнка больше, чем своё барахло; отца, который любит своего ребёнка больше, чем своё время. Каждый ребёнок заслуживает папу-супергероя.

Возможно, правда в том, что не все отцы заслуживают своих детей.

Возможно, правда в том, что многие отцы и не являются отцами вовсе.

Прошу прощения за резкость в своих высказываниях. Наверное, часть меня чувствует себя трусом из-за того, что я ничего не сказал тому человеку в очереди в магазине. Пусть это будет моим раскаянием. Наверное, часть меня чувствует, что если хотя бы один отец прочтёт этот текст и решит стать лучше, если жизнь хотя бы одного ребёнка станет немного легче, потому что мои слова затронули его отца, то каждая секунда времени, которую я потратил на написание этой статьи, была не напрасна.

• Нравится 0
• Комментировать 0
• 0

Пока нет комментариев

В большой аквариум поместили щуку. Сначала она плавала по всему аквариуму. Но потом одну его часть отгородили прозрачным толстым стеклом, и теперь щука не могла туда попасть. Она не видела преграду, просто каждый раз, когда она пыталась плыть в другую часть аквариума, натыкалась на препятствие.

Долгое время щука билась в тщетных попытках пробить невидимую преграду. И вот, когда силы почти покинули её, она отступила. Учёные убрали стекло. Но щука больше никогда не возобновляла попыток попасть в другую часть аквариума. Она плавала в маленьком пространстве, в то время как могла бы пользоваться всем просторным аквариумом, и при этом ни разу даже не попробовала попасть в другую часть своего водного жилища.

Возможно, в нашей жизни тоже давно уже нет преград, но прошлый опыт, засевший крепко в нашей голове, не даёт нам двигаться вперёд и развиваться? Может быть, стоит сделать всего один шаг вперёд, и получить достойное вознаграждение за труды.

• Нравится 0
• Комментировать 0
• 0

Пока нет комментариев

— Учитель, как мне научиться прощать?
— Учись не обижаться.

• Нравится 0
• Комментировать 0
• 0

Пока нет комментариев