Прочитанные книги: Рейфилд "Жизнь Антона Чехова"

Расписанная по дням и иногда даже по часам биография Чехова, до изнеможения подробная, такая, что читать тяжело, столько в ней действующих лиц, но надо дочитать до конца. Потрясающе.

Мы учили Чехова в школе, а в школе нам все наврали, как обычно. Суровый измученный болезнью классик академически смотрит на нас сверху вниз.  Мы точно не соответствуем его стандартам человека, в котором все должно быть прекрасно. Чехов с отвращением взирает на нас, непрекрасных, через пенсне на веревочке.   Образ Чехова как мямли-интеллигента, и придурковтое слово «голубчик» почему-то.

Ну слушайте, это вообще все было не так! Чехов был красавец высоченного роста, общительный, живой, умный, и женщины вешались на него гроздьями. Это был бабник, каких мало: думаю, Чехов мог потягаться с Пушкиным. Табуны влюбленных женщин ловили его в брачные сети, но не поймали. Чехов умело уклонялся, не отказывая ни одной. Левитан, лучший друг Чехова, тоже был в  отношении женщин таким неуемным бандитом, что и pacсказать неловко. Наряду с обработкой поклонниц, Чехов не пропускал ни одного борделя, и начал рано — с тринадцати лет. Такое впечатление, что в то время мужчины ходили в бордель, как в баню.

Если кто еще считает, что свободный секс, добрачные отношения и внебрачные дети, открытые супружеские измены, однополая любовь, геи и лебиянки, наркомания и пьянство — порождение нашего распущенного времени, это совсем не так. Этого добра было навалом, и все это было в порядке вещей. Наши предки ни в чем себе не отказывали. Live fast, die young.

Очевидно, что Чехов был человеком беспредельной энергии и общественного темперамента. Если бы ни туберкулез, он бы свернул горы. Но и он жег свечу с двух сторон. При этом не надо быть вопящим холериком; негромкий сдержанный человек может быть очень мощным. Сколько раз Чехов переезжал, менял квартиры, сколько строил домов — это здоровый загнулся бы, но в гении много энергии, он преобразует жизнь. Чехов работал, принимал больных, чего он только ни делал — не человек, а динамо-машина. Он много путешествовал. Все успевал!

Великий писатель жил в постоянном неизбывном бардаке (в плохом смысле этого слова). Вокруг него паслись толпы родственников и стада знакомых. Все они жили у него на квартире. Как он мог писать шедевры в таком омуте — загадка. Родственники быстро приклеились к нему на иждивение, и он их всех содержал. Чехов был источником денег, внимания и любви. Особенно папаша Чехова,  злобный неудачник-самoдур с запросами, сел шестнадцатилетнему сыну на шею и так просидел там до конца жизни. Чехов не роптал, а тянул семейную лямку. Хотя Чехов не был святым альтруистом. Его сестра Маша заботилась о нем всю жизнь, и он умело разогнал ее женихов, чтобы она не отвлекалась от забот. Брат Чехова  был хроническим алкоголиком, племянник — асоциальным ребенком, дети умирали от болезней, разводы, измены, непонятно чьи дети, в общем, веселая была семейка.

А знакомые, друзья, женщины? Чехов был очень гостеприимный и любил компанию. Гостей были толпы, все приезжали, жили, ели, пили чай, гуляли, спорили, играли на гитаре. Буквально черт знает кто был вхож к Чехову в дом. Это был вокзал, а не дом. А Чехов в таком омуте работал, гениальные произведения писал, деньги зарабатывал.

Хрестоматийная деликатность Чехова весьма избирательна. Письма Чехова содержат подробные физиологические описания и непристойные фразочки, которые заставили бы покраснеть ломового извозчика, но тут уж — медик, и кстати, преуспевал в гинекологии. Женщин классик не ценил, и считал дурами и созданиями низшего порядка. Это как раз понятно, если вспомнить, с какого рода женщинами классик предпочитал проводить время. Кстати, «и уж вспомнить неприлично чем предстал тетр МХАТ», где на картинке Чехов в окружении чинно внимающих артистов, а особенно артисток, читает им свою пьесу.  Дружба с Сувориным, который был реакционер и антисемит, тоже портит прогрессивный образ писателя.

Доходная специальность врача позволяла Чехову выбраться из бедности. Это было форменное варварство, а не медицина. Все болезни, влючая туберкулез, перитонит и внематочную беременность, лечили одинаково: тяжелыми металллами в иньекциях (мышьяком, ртутью, висмутом), креозотом (которым шпалы пропитывают), шпанскими мухами, хинином, дикими диетами (запрещали кофе, заставляли есть масло и мозги), обязательно клизмой по любому поводу, а также заставляли лежать пластом и не разрешали мыться.  Главным лекaрством от всего были опиоиды, и Чехову прописывали одновременно опий, морфий и героин. Непонятно, как Чехов вообще прожил столько, сколько он прожил, все-таки он был необыкновенно вынослив. Живуч человек, его и креозотом не изведешь.

Санитария и гигиена были средневековые. B загородном доме вообще не было туалета, и все обитатели дома ходили в овраг; выгребная яма была ознаменовала поступь прогресса. Водопровод тоже был не везде, отопление — как повезет, и это в российском климате. Люди в расцвете сил погибали от туберкулеза, часто осложненного пьянством. Неудивительно, что и младенцы мерли, как мухи, но это было в порядке вещей.

A если задуматься, почему Толстой, а не Чехов считается народным писателем? Толстой был аристократ и граф, и романы писал из жизни князей и графьев, с балами, салонами и поместьями. А Чехов, что видел Чехов? Ему не надо было специально изучать жизнь, он находился в гуще народа, и все про этот народ прекрасно понимал. О ком писал Чехов? Что видел — о том и писал. Беспредельные мерзости видели его глаза. Дикие мужики, пьяные приказчики, ломовые извозчики, забитые бабы, тупые дьячки, нищета, воровство, полицейщина, правды нет, справедливости тоже нет, кругом вечная русская действительность мы все умрем. Потом, когда Чехов поднялся по социальной лестнице, он уже писал о жизни помещиков средней руки, заводчиков и врачей.

Хотите понять, почему в России случилась революция? — читайте Чехова. Там все написано. И все это пропустил через себя больной, тихий, несгибаемый доктор. Бедный Чехов, может, родись он в лучших условиях, прожил бы подольше и написал бы побольше о предметах более радостных.

Умер Чехов рано, туберкулез его сожрал, а мог бы еще и десяток лет пожить. А проживи он больше — что бы он делал в семнадцатом году? В двадцать втором? Он бы мог бы, упаси боже, дожить и до тридцать седьмого года — и что бы он сказал, и что бы он сделал?

Нет такого писателя, как Чехов, больше нигде в мире, и никогда не будет.