Мое море

Когда-то мне приходилось много и долго ждать, чтобы вновь встретиться с тобой. А потом я поняла, что больше так не смогу. И я убежала, чтобы, бросившись в твои объятия, не отпускать тебя больше никогда.

Мама в суматохе носилась по этажам в поисках возможно забытых вещей. Большая часть упакованных сумок и чемоданов уже стояли на веранде коттеджа. Папа был там же, нервно выкуривал уже третью за полчаса сигарету. Мама велела ему обзвонить все возможные службы такси в округе — нам нужно было как можно скорее оказаться на железнодорожном вокзале, чтобы вовремя успеть сесть на поезд до аэропорта, откуда на самолете мы бы долетели до нашего города. Но пока ни одной свободной машины не было, а идти сообщить об этом маме папа, признаться, побаивался. Ведь как обычно мы начали собираться в последний момент, а время уже поджимало.
Я стояла в своей мансарде, под самой крышей, и смотрела на дорогу. Раньше родители привозили меня к бабушке одну, а сами отправлялись куда-нибудь в Париж или в Венецию. Не понимаю, с чего вдруг они взяли, да и решили последние два года ездить вместе со мной сюда. Это место ведь совсем не похоже ни на Францию с Италией, ни на какой-нибудь другой дорогой курорт, который они могли бы себе без проблем позволить.
Мама позвала меня:
— Такси приехало! Галя, спускайся и попрощайся с бабушкой!
Невольно поднявшись, я взяла свою джинсовую сумку. Во внешнем кармане бряцнули ракушки. Никогда не устаю их собирать, у нас в квартире можно будет собственный пляж устраивать — столько я их туда понатаскала.
— До свидания, родненькая русалочка ты моя. — Бабушка крепко прижала меня себе. — Жду тебя у себя следующим летом. Как приедете, сразу напишите, что дома. Почему бы вам хоть раз ни приехать сюда в середине года? Или уж ее одну отправить? Она же уже взрослая девочка, — обратилась она к моим родителям, — я тут совершенно одна сижу, не с кем поговорить, а она одна мне звонит под Новый год и спрашивает: «Как там море зимой поживает?».
— Только не начинайте снова, мама, Галя учится в средней школе, и у нас тоже много работы. Мы не можем все бросить и в холод приехать сюда. Ладно летом, ну, а зимой тут что прикажете делать...?
Ничего мне не остается, как стоять, опустив голову. Конечно, моя мама права. Это глупо. Раньше я любила фантазировать, как приеду на коротенькие межчетвертные каникулы к морю. Но мечты мечтами, а мне сейчас четырнадцать, и я сама понимаю, что это невозможно.
Нашим такси оказался микроавтобус. Правильно, ведь у нас слишком много вещей. Папа загрузил багаж, и они с мамой уселись на длинное сиденье позади водителя. Я предпочла втиснуться между баулом с продуктами в поезд и окном, на заднем. Таксист завел мотор.
— Все дружно машем бабушке! — наигранно радостно воскликнул папа.
Она стояла на крыльце, в легком домашнем халате. Правой рукой она махала нам в ответ, а левая безжизненно повисла вдоль тела, и наша белая овчарка Стейси, утешая, лизала бабушкины пальцы. Бабушка улыбалась, но глаза у нее были грустные.
Я почувствовала себя жутко виноватой. Опять я оставляла бабушку одну, с морем и собакой. Предательница я, смотрела на уносящийся вдаль бабушкин коттедж, скрываемый за крышами других дачных домов на улице Южной. А ведь я знала ее ни чуть не хуже своего родного города! Все мое сознательное детство я провела именно тут!
Папа обернулся ко мне и сказал уже своим обычным голосом:
— Кто у нас тут куксится? На следующие каникулы снова будем все вместе. Поедем только куда-нибудь… к Алику и Варе. Ты помнишь Алика и Варю? Мы работали на одну фирму, когда ты еще не родилась. А потом у Алика появился свой бизнес, и они с Варькой переехали в Курск.
— Пап, а если я не хочу в Курск? — сипло прошептала я.
— Блин, а куда ты хочешь?! В этом никчемном городишке каждый год торчать, с его пляжем… Ты же ничего так за всю жизнь не посмотришь.
Моим дальнейшим решением было просто промолчать. Расстегнула сандалии и поставила ноги на сиденье, прижав колени к груди, зажалась в самый угол. Дурное предчувствие раздирало меня изнутри, будто я совершала самую роковую ошибку в своей жизни.
Машина неслась по дороге, а внизу билась неспокойная большая вода. Небо, которое еще утром было чистое, посерело, — на нем будет гроза. На море будет шторм.
Ходит заблуждение, что человек сам выбирает свое счастье в этом мире. Но это не так. Он может путешествовать, искать, а может так и просидеть на одном месте всю жизнь, никуда не двигаясь и не переезжая. Его полное право. Только то самое место под названием «дом» найдет человека при любом раскладе. Теперь я поняла это. Только уже слишком поздно.

Вчера вечером я ходила прощаться с морем. Как и сегодня, вчера оно штормило. Наверное, тоже чувствовало приближение скорого часа расставания. По небу, от края бежали черно-синие тучи. Волны яростно били берег. Но что я могла поделать?!
— Я не виновата! — заорала во все горло, пытаясь перекричать непогоду. — Они меня тащат за собой, потому что им так удобнее!!
И подошла слишком близко, так, что очередная морская лапа окатила меня дождем крупных брызг. Футболка вмиг промокла и прилипла к телу, — я застегнула толстовку на молнию, до самой шеи.
— Ты само все прекрасно знаешь!!! Что они за люди такие!!! Им все мое детство было плевать на меня!!! Теперь решили поиграть в дружную семью и увезти меня к чертям собачьим!!! Ты слышишь???!!!!
Да, море слышало. Не хуже меня понимало. И поэтому вот и бесилось. А я еще долго стояла и вдовль наоралась, пока не сорвала голос. Там, на берегу, я разревелась, как маленькая. Потому что, не такого прощания мне хотелось. Мне вообще не хотелось говорить ему «до свидания».

— Где наши документы?!
От этого визга я подпрыгнула, папа, с ней рядом, по-видимому, тоже. Мама уже высыпала все содержимое своей сумки на колени, часть из него скатывалась на пол микроавтобуса. Папа принялся беспокойно ерзать.
— Денис, ты помнишь, куда мы положили синий файл?
— Рая, я говорю тебе сейчас абсолютно серьезно, что я паковал только мои личные вещи. К твоим я и пальцем никогда не притрагивался!
— Ну ты же видел, когда я утром чемодан свой, этот… который сиреневый с цветами, паковала?
— Ничего я не видел! У тебя там столько всего, а мне и заняться будто было нечем...
— Но файл там был?! Там все наши паспорта и билеты! Это важно!!
— Не помню!!! Убей меня сейчас, но я не помню, в какую из сумок ты свой гребаный файл запихнула!
— Я в панике! Денис! Я в панике! Мне что-то сейчас кажется… я сижу и вспоминаю… что я его никуда не клала!
Ненавижу это. Как же они столько лет мотались вместе по заграницам, и до сих пор не повыедали друг другу нервы? Я скривилась.
Мы уже ехали довольно далеко, мимо леса. По просьбе мамы водитель остановил машину около какого-то придорожного кафе с шашлычной. И родители на пару принялись выгружать весь наш багаж, прямо на крыльце, открывая каждый чемодан и лазая внутри руками, пытаясь найти хоть в одном документы. Даже за баул с едой взялись. Прикрикнули на меня, чтоб я тоже помогала.
Я вылезла наружу. Странным движением, необдуманным, я зачем-то перекинула через плечо ремешок своей сумки.
— Ох… Боже… Вот они! — мама, с покрасневшими щеками и выбившимися из хвоста волосами, торжествующе подняла вверх синий файл, который до этого мирно лежал под пакетом с полотенцами, в общем, большом бауле.
— Рая, зайди сюда, — папа повел ее за руку в сторону входа в кафе. — В туалете есть кран с водой, умойся.
— Да, ты прав, милый. У меня тут валерьянка где-то была. Найди ее… тоже. — Мама махнула рукой в сторону кучи своих многочисленных тюбиков и бумажек, вываленных на сиденье в машине. — Посторожи, пока мы не вернемся, — эта реплика адресовывалась мне.
— Конечно, конечно… — папа начал проворно ковыряться там и на удивление быстро выудил темно-зеленый флакончик.
Когда они оба скрылись внутри кафе, я метнула взгляд на водителя. Он, кажется, поняв, что родители оставили меня за главную, тоже захотел отлучиться. И сказал:
— Девочка, ты ж пока побудешь здесь? Твои мама и папа сейчас придут, скажешь им, что я пока на три минуты… на две… отошел. Мне покурить надо, — уточнил и в подтверждение своих слов он повертел у меня перед носом пачкой сигарет.
— Я вас услышала, — огрызнулась я хрипло. — Ничего. Мы подождем.
— Ай-яй-яй, — с противным, наигранно разочарованным лицом, водитель затряс усами. — Такая милая с виду, а такая невоспитанная! Мало тебя, грубиянка, воспитывали...
Как же мне хотелось ему там же на месте и высказать, что за моих воспитанием он должен обращаться к моим «самым-самым родителям», которые почти десять с половиной лет плевать хотели на своего ребенка, оставляя его то на попечение кого угодно, кроме самих себя. Ох, как же я была зла в тот момент… Так зла, что все «хорошие» слова застряли у меня в горле, но я-таки смерила водителя своим одних из самых презрительных взглядов. Он ушел. Я так и стояла наедине со все еще лежащими на земле сумками и чемоданами.
Решение было принято, и это, — похоже, мой единственный шанс выжить.
Убедившись, что за мной никто не наблюдает, я повернула назад. Сначала по-тихому, крадучись, большими шагами, а после сама не обратила внимания, как мои ноги: загорелые, босые — уносили меня все дальше и дальше. Я неслась по обочине шоссе, неслась без оглядки, боясь увидеть за своей спиной приближение погони. Но мимо проносились только чужие автомобили, некоторые из них сигналили мне. Сумка била по боку, и поэтому мне пришлось подхватить ее на руки. Кровь стучала в голове. Я бежала, зная, что веду борьбу за каждую минуту и каждый метр.
Никогда не любила пробежки, — у меня тогда багровеет лицо и начинают болеть уши. Вот и сейчас я почувствовала, как по виску противно скатывается капелька пота. Но ведь этот побег должен чего-то стоить, и хочется верить, что не разъяренных родителей, которые запрут меня в клетку.

Днем они работали, а вечером ходили развлекаться с друзьями. В школу и из школы я ходила вместе с одноклассницей и ее мамой. Из-за того, что дома у меня никого не был, я также частенько посиживала у них, играла в компьютерные игры и смотрела по телику дурацкие мультики по принцесс. Ее мама приносила нам в ее комнату разноцветные пластиковые тарелочки с нарезанными фруктами или печеньем, целовала свою дочь, гладила меня по голове, а я, закрыв на пару секунд глаза, воображала, что эта чужая женщина, уделяющая мне столько времени, — и есть моя настоящая мама, которая любит меня и ласкает.
По выходным и на каникулах родители брали меня с собой на свои взрослые семинары, где я носилась, как угорелая, по коридорам и залам и громко распевала детские песенки, пока меня не ловили и не усаживали за общий стол, строго наказывая сидеть тихо-тихо и вести себя подобающе.
Если же ничего такого не случалось, то мы собирались всей семьей и в кои-то веки отравлялись гулять в развлекательный центр или парк аттракционов. Мне скупали все игрушки, которые мне хотелось, водили меня в игровые комнаты и кормили в кафе вкуснейшим мороженым с ананасом.
Быть может, я выросла бы избалованным ребенком, если бы не засыпала каждую ночь в слезах, потому что мама мне в очередной раз пообещала спеть колыбельную, и у нее в очередной раз не было на это времени.

Совершенно выбившись из сил, я прекратила бег и перешла на шаг. Расстегнула три верхние пуговицы на блузке, чтобы было легче дышать, совершенно запарилась! Ужасно хотелось пить, но воды у меня с собой не было, сердце выскакивало из груди. За мной никто не гнался. «По высокой дамбе брела синеглазая бунтовщица, по левое плечо у нее были поля и лес, а правое смотрело в открытое море» — так бы описали б эту картину в книге.

Чтение было моим утешением от всего реального мира. Много я читала у родителей. Но основную дозу своего успокоительного лекарства я принимала на море.
Три года назад, в тот последний раз, когда я гостила у бабушки еще без родителей, я читала Булакова, лежа на больших деревянных качелях в саду. Ко мне подошла Стейси, лизнула меня в щеку тепло и мокро и легла рядышком на траве. Из открытых окон первого этажа, с кухни, были уловимы отрывки беседы бабушки и одной из наших отдыхающих. В то же время Бегемот высказал свое видение по поводу «рыбы второй свежести», и я громко рассмеялась.
— Что у тебя там, Галюшка?! — бабушка вышла через заднюю дверь ко мне наружу, вытирая руки полотенцем.
Я перечитала ей вслух отрывок, а она улыбнулась и сказала:
— Сейчас я тут с Катей закончу, и мы с тобой пойдем на рынок. Надо купить что-то к ужину и дыньку, уж очень жарко!
Рынок в маленьком приморском городке — это лабиринты палаток с аккуратно разложенными на них заботливыми и громкоголосыми торговцами и торговками товарами. На открытых площадях, купаясь в облаке песочной пыли, снуют толпы туристов и отдыхающих, желающих купить то диковинную раковину, то магнитик на память с видами пляжей с пальмами и домиков, то бусы и коралловые ожерелья, нещадно слепящие глаза прохожих на жарком солнце.
Под брезентами прячутся в тени переулки длинных белых прилавков с нагроможденными на них овощами, фруктами, баночки с ореховыми и ягодными смесями; над столом всего этого добра, на бечевках, подвешены соленые сухие рыбины, пучки пахнущей зелени и палочки с нанизанными на них ярко-оранжевыми, желтыми, красными цукатами.
Моя бабушка никак не могла пройти мимо. Ибо как бы ты точно не решил, что тебе необходимо купить, здесь — на нашем базаре — не работает. Она останавливалась почти везде, у каждого продавца осведомлялась, как у него дела, и говорила, что у нее, мол, тоже все в целом хорошо. Тогда торговцы предлагали ей пощупать, понюхать, а потом и попробовать ту или иную питахайю или киви, чтоб не обидеть.
Я шла за ней хвостом, неся в руках большую авоську. Через какие-нибудь там пятнадцать минут мы продвинулись на десять метров вперед.
— Спасибо тебе огромное, Нонночка.

— Тебе спасибо, Астине. Я к тебе после работы зайду, передам лекарство для Рубена твоего. Вирус гуляет, кто его привез, откуда привез, как подцепили, — ума не приложу!

Остановившись у прилавка с пухлыми дынями и круглобокими арбузами с хвостиками, бабушка тут же выбрала две средних по размеру тыквины, расплатилась с коренастым, с отвисшими ушами продавцом и пошла с рынка.
Дома я порезала дыню, и мы ее съели на пару с бабушкой. Вторую решили отложить на завтра. Включили кондиционер и улеглись на диванчике в личной гостиной, чтобы никто нас не тревожил. Бабушка вздремнула, пока я заканчивала читать «Мастера и Маргариту».

Ураган настиг меня на въезде в городок. До этого я сделала еще несколько больших забегов, а в перерывах шла за пределами трассы, по высушенной жухлой траве. Один раз проехала полицейская машина с мигалкой, но я успела упасть и залечь партизаном за низенький колючий куст. Может, моим папе и маме я не больно нужна, но я нутром чуяла, что они в страшном беспокойстве и уже поставили на ноги весь местный полицейский участок.
Солнце скрылось полностью за пушистым покрывалом туч. На улице стало темно. Ветер разгонял мусор и песок, больно бросал их в глаза так, что смотреть стало практически невозможно. Я прикрыла лицо руками, пробираясь наугад. Чтобы пройти к набережной, мне было нужно пройти через весь городок — спуститься вниз по склону.
«Меня ищут, меня схватят и отволокут на поезд… Поезд уже ушел… Значит, на следующий приволокут, как миленькую...», — мысли эти путались у меня в голове, заставляли все время оборачиваться и вздрагивать, как у параноика. Мой поступок уже совсем не казался мне таким правильным. «Что я наделала?.. Дура… Они же любят меня… Может быть… любят… Позвонили уже бабушке — сто процентов… Господи...».

Это случилось еще до того, как все началось. Это был мой первый год на море. Мне было шесть лет.
— Мама, а почему папа с нами не поехал?
— У папы дела. Он сейчас немного занят.
— А ты тоже испугалась, когда наш самолет начал падать?
— Я же тебе уже тысячу раз сказала, что наш самолет никуда не падал. Просто он так поворачивает.
— Правда? Уххтыыы...
-Правда, ухтышечка моя. Смотри, не испачкайся йогуртом, вот тебе влажная салфетка.
— Мама, а мы скоро приедем к бабушке?
— Скоро… Часика через полтора. Чем хочешь сейчас заняться? Хочешь, я почитаю тебе?
— «Лотту»?
— «Лотту». Давай-ка, вытирай ротик и ручки… Сейчас мы выкинем мусор в наш специальный пакетик под столом. Так, ну, осторожно перелезай сюда, садись ко мне. Вот наша горластая Лотта.
На какое-то время воцарилась блаженная тишина. Я прильнула к маминому боку, перебирая в руках мягкие пряди ее сладко пахнущих волос. Мама тихо шептала мне рассказы о проделках непоседливой шведской девочки с игрушечным поросенком, стучали колеса поезда, и пели рельсы. А потом мама кончила читать главу, я запросилась в туалет. Поезд замедлял ход и вскоре остановился.
Я закричала:
— Мы приехали, мама?!
— Да не должны еще, — ее фиолетовый ноготь скользнул по расписанию на дверце вагонного сортира. — Это просто остановка, на целых полчаса! Пойдем, солнышко, выйдем, подышим воздухом?
Снаружи было очень много народу, люди повываливали из поезда, счастливые случаю наконец размять ноги и отдохнуть от духоты в вагонах. Мужичонка, стоявший у выхода, помог мне слезть, а мама отвела подальше от нарисованной линии на краю платформы.
— Кошмар! Сколько они здесь накурили! — сморщившись, она помахала рукой у себе перед носом. — Задержи дыханье, Галочка. Эти люди что-ли не понимают, что тут дети, которые могут надышаться? Фу!
— Мам, но ведь папа тоже курит.
— Так ведь папа курит на балконе, когда никого рядом нет. А у них ни стыда, ни совести.
Мы продолжали гулять с ней, пока внезапно рядом с нами не прошла старушка, увешанная со всех сторон всевозможными мягкими игрушками, как празднично украшенная елка. Я встала столбом, разинув широко рот.
— Плюшевые мишки, котики, щенята, рыбки, тряпичные куклы — самодельные!!
— Мама...
— Нетушки, дорогая моя. — Мама проследила за моим взглядом. — У меня сейчас нет с собой денег. Да и зачем тебе нужны эти дешевые тряпки, которые сделали непонятно где?
— Но ведь у Лотты был Бамси.
— Так и у тебя полно игрушек, Галя! Нельзя так.
— Мои игрушки все дома, я не взяла никого, с кем спать… — я начала всхлипывать, понимая, в каком я отчаянном положении нахожусь. — А я не умею засыпать, если не обнимаю...
— Будешь обнимать подушку или одеяло!
— Нееет! — я совсем раскапризничалась и затопала ногами. — Мамочка, прошу… позялустаа… купи!
— Ах ты, скандалистка! — мама очень рассердилась — Избаловали на свою голову! Приедешь к бабушке, вот и трепи ей нервы, она тебе все, что захочешь, купит!
— А ты… как же...? — я вмиг перестала плакать, оцепенев от ужаса. — Ты не будешь со мной?
— Нет, Галя, ты останешься у нее на все лето одна! — в сердцах крикнула мне в лицо мама. — А мы с папой будем отдыхать сами. Может, найдем себе другую девочку — хорошую и послушную!
Ничего более жестокого я от нее еще не слышала. Мама уходила от меня все дальше по платформе. Я стояла, не шевелясь. Мне хотелось позвать ее, догнать, попросить прощения, но я этого не сделала. Не знаю, почему. В тот день и надорвалась та ниточка, связывающая меня с моей мамой, с моей любимой, единственной на свете мамочкой. И хотя спустя много лет я признала свою вину, но обиды той не забыла и тех слов я ей тоже не простила.
Я очнулась, когда поняла, что мамы уже ушла, а поезд, выпустив пары, медленно начал двигаться. Остальные пассажиры уже тоже все были внутри. Ко мне подбежала тетечка-проводница.
— Девочка, тебя как зовут? Где твоя мама? В каком ты вагоне? Скорей-скорей, поезд сейчас уедет.
Она подхватила меня на руки и отнесла внутрь.
— У меня больше нет мамы! — завопила я, одновременно заливая проводнице ее рабочую блузку соплями.
— Что ты такое говоришь, лапонька? Бог ты мой… Конечно, у тебя есть мама. Мы ее сейчас найдем...
Как мне показалось тогда, что мы прошли по меньшей мере пол состава, заглядывая в каждое купе. Тетенька расспрашивала людей, не их ли я дочь или внучка, а я успокоилась и обвисла в изнеможении у нее на руке. Мне было все безразлично.
Очень скоро мы натолкнулись на маму. Она бежала по коридору с вагоновожатой, смертельно бледная, с черными дорожками на щеках. Потом она долго прижимала меня к себе, причитала что-то несвязное. Потом рассыпалась в благодарностях перед моей проводницей и своей вагоновожатой. Потом те попросили меня зайти в наше купе и закрыть за собой плотно дверь, чтобы они могли кое о чем важном поговорить с мамой. А еще потом мама вернулась ко мне, вся серьезная и расстроенная, и мы сыграли в «мирись-мирись-мирись».
Только мама сделала все так же, как и обещала. Я и до сегодняшних дней воспринимаю все, ею сказанное, всерьез. Потому что тогда, на платформе, они не шутила и не угрожала мне. Она действительно собиралась меня оставить на целых три долгих месяца у бабушки, точно как и делала все последующие годы. Раз за разом бросала меня у порога океана.

Море — это большое, огромное существо. Оно живое, потому что дышит. Оно есть сущность. Оно чувствует, потому что бесчувственность свойственна лишь камням и раковинам, которые точит прибой. Море говорит, его можно услышать, если остановиться и прислушаться. Соленый ветер будет трепать волосы, в лицо будут бить тысячи брызг. А море будет все выше подымать грудь, синяя вода покроется сплошной рябью, оно будет рваться, цепляясь за ветер и тучи, пытаться выйти на берег и унести тебя с собой. Туда, где до сих пор остался тот самый, первый, незапятнанный человеком мир в пучинах океана, прекрасный и светлый. И его можно увидеть, ведь капелька от такого мира хранится где-то на дне каждого из нас...
Таким я его увидела, когда добралась до берега. По пути я не встретила ни единой живой души — люди попрятались по своим домам от бури -, и мне никто не мог помешать. Закрыв глаза, вдохнув полной грудью, я бросила сумку на мокрый песок. Из моей правой стопы струилась кровь — пока я бежала сюда, случайно наступила на осколок стекла. Понимая, какая боль меня сейчас ждет, когда рана погрузится в соленую воду, я сделала первый шаг навстречу бушующим волнам.
На миг, может, это был обман зрения, я увидела ее лицо, обрамленное тонкими лучами солнца, будто протянувшего из-за туч свою руку прикоснуться к бушующей воде. И этого лица ничего прекрасней не было на всем белом свете. Я остановилась. И продолжала так стоять. Лицо исчезло так же внезапно, как и появилось; оно растворилось на смазанной акварелью границе горизонта.
Море успокаивалось, остатками ветра разгоняя синие облака. На фоне закатного неба пролетела стая карандашных черточек — чаек.
Я легла на воду. Волны убаюкивали меня, как ребенка в колыбели. Это мое море. Прохладное… Ступню пощипывало, но можно и потерпеть, мы теперь одной крови. Набрав воздуха в легкие, ушла вниз, поплыла, разрезая руками немое пространство водяного царства. Пара сильных гребков, чтобы оказаться на поверхности. Вот она я и моя воля.

Она обнимала меня, стоя со мною по плечи в морской воде, и я впервые за много лет обвила ее шею руками, зарывшись носом в ее мягкие волосы. Мы не говорили ни слова, только слушали шум прибоя да крики чаек и альбатросов. На берегу нас ждали папа и бабушка.
Ты знаешь, море, какое это счастье быть рядом с самым дорогим тебе человеком? Знаешь, море, как важно любить, и как больно, когда любовь разбивает тебе сердце? Ты знаешь, море, какое это чудо — снова чувствовать, что ты кому-то нужен? Ты знаешь, а, мама?..
Наши следы слизнула пена.

Вся семья собралась в бабушкиной гостиной. Мы с мамой заняли большой диван, переодевшиеся в сухую одежду и закутавшиеся в один большой мохнатый плед. Бабушка сидела в кресле напротив, а собака Стейси лежала у нее в ногах. Папа носил нам горячий чай с медом. Я засунула под плед руку и осторожно дотронулась до хирургического пластыря на моей ступне. Так почти не болит.
— Галя, мы уже все обсудили. Мы признаем, что были неправы и в последнее время старательно пытались загладить свою вину. Мы… — папа опустил голову, шумно вдохнув, а потом продолжил, — хотим попросить у тебя, у нашей единственной дочери прощения за то, что, возможно, мало уделяли тебе внимания, за то, что… как ты говоришь — «бросали тебя»...
Мне и маме было очень горько это слышать, ведь только ради тебя мы столько работаем. А здесь тебе всегда нравилось, поэтому мы и подумать не могли, что ты можешь злиться на нас, находясь у бабушки на полном попечении. Ты могла бы нам просто сказать, а не молчать и смотреть исподлобья. Мы не знаем, как к тебя теперь подступиться. Так долго ты копила все в себе, а теперь выливаешь на наши голову ушат ледяной воды. Это неимоверно тяжело.
И твой побег, и то, что ты собиралась сделать...
— Папа, я же сказала уже, что не собиралась топиться! У меня и в мыслях такого не было.
— И все-таки мы до смерти перепугались, Галя, ты же не глупая и взрослая девушка. Нельзя убегать от проблем, как это сделала ты. Надо было подойти и обо всем сказать.
— Вы бы не послушали.
— Послушали бы.
— Но вам было бы все равно.
Папа запустил пальцы в волосы, а мама устало провела рукой по лицу.
— Денис, давай не будем ее трогать. Пойми, у нее сейчас такой возраст, ей тоже сейчас будет все равно, что ты скажешь. Галочка, — мама повернулась ко мне и крепко сжала мою ладонь под пледом, — выбор за тобой, и… что бы ты не выбрала, я буду на твоей стороне. Даже если… даже если ты захочешь остаться жить у бабушки...
Самой сложный момент наступает тогда, когда ты то, чего вроде бы так ждал, так желал, так его добивался, а, получая его, чувствуешь, что не знаешь, что с этим делать. В моем случае это было право голоса. Однако я так запуталась в себе, что даже самой себе, не то что кому-то другому, не смогла б объяснить, что мне действительно было нужно.

Январские школьные каникулы приближались к концу. Серая поверхность моря шла рябью, словно оно само дрожало от холода. Твердый, как камень, песчаный пляж занесло снегом.
Бабушка и я — одни посреди этой ледяной пустоши. Наконец она сказала:
— Ты все же смогла их простить?
Я помолчала немного, слушая как сухие кристаллики снега похрустывают под подошвами моих ботинок.
— Я их давно простила. Когда они мне разрешили у тебя остаться на год, простила. А теперь мы опять станем семьей. Правда, я даже и не рассчитывала, что они ради меня решат аж переехать сюда. Все-таки сколько времени прошло… а они еще в середине осени начали собираться, дела все с работой, с друзьями улаживать… Чтобы быть здесь, со мной.
Бабушка вздохнула.
— Если приехать к тебе решили, значит, они тебя по-настоящему, крепко любят. Они же на то и родители, чтобы давать своим детям выбор, на то и семья, чтобы быть вместе.
Она вытащила из кармана пальто мобильный телефон и посмотрела на часы.
— Ой, их поезд придет через сорок минут, а нам еще надо машину вызвать большую, чтобы все их добро разместить, и на стол накрыть. Пойдем, Галя?
— Пойдем.
Я бросила взгляд на зимнее море. Помнится, я сказала одному своему старому другу, что давным-давно оно заменяло нам и дом, и маму. Но для меня, ты знаешь, море, ты было ими всегда.

Автор: Полина Рыскин