В поисках выхода из одиночества

В философии XX в. центральной оказывается экзистенциальная проблематика человеческого бытия. В связи с этим особую актуальность и значимость приобретает проблема одиночества, так как «личность чувствует себя одновременно и подкидышем природы, брошенным, подобно нежеланному ребенку, на произвол судьбы, и изгоем посреди шумного человеческого мира». Не случайно Н.А. Бердяев именно одиночество назвал одной из основных проблем философии человеческого существования как философии человеческой судьбы. В философии французского экзистенциализма такие экзистенциалы, как страх, тревога, отчаяние, тоска, надежда, свобода, ответственность, смерть становятся предметом философского, социального, психологического и художественного осмысления. Звеном, связывающим эти феномены человеческого бытия, является одиночество – экзистенциальная категория, выражающая самое существо человеческого положения в мире. В рамках своей экзистенциальной прозы Жан-Поль Сартр создает исследовательскую модель человеческого одиночества. Его литературные персонажи переживают одиночество различных типов, модусов, измерений: космическое, социальное, культурное, межличностное. Формы и типы этого состояния, сконструированные философом, многообразны и противоречивы. Последнее свойство проявляется прежде всего в том, что сартровские герои испытывают две противоположные потребности: с одной стороны, это добровольное стремление к уединению, обособлению, а с другой – потребность в общении, желание избежать ситуации покинутости, разобщенности. Сартр «погружает» своих героев в ситуацию, позволяющую смоделировать особого рода экзистенциальные состояния: заброшенность, страх, тревогу, отчаяние, ужас, тошноту.

Раскрытие природы экзистенциальных переживаний необходимо этому философу для определения основополагающих бытийных и ценностных параметров человеческого существования. При этом важно, что Сартр заостряет ситуацию одиночества героя для того, чтобы акцентировать внимание на принципиальной абсурдности и трагичности человеческого существования. Характерной чертой художественно-философских сочинений Сартра является моноцентричный характер композиции, относительная несложность сюжетов, небольшое количество персонажей. Примечательно, что Сартр часто прибегает к повествованию от первого лица. Эта форма позволяет средствами художественноизобразительного языка в полной мере раскрыть внутренний мир персонажей, их мысли, чувства, переживания. М. Хайдеггер писал: «Язык есть дом Бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты – хранители этого жилища». Различные модификации одиночества в определенной мере отражают личное миропонимание философа. Однако читателю Сартра «не грозит» встреча с авторской оценкой того или иного образа. Каждый его герой – равноправный носитель своей и только своей правды, у него свой поиск путей преодоления одиночества и обретения смысла существования.

Ж.-П. Сартр показывает, что одиночество переживается человеком в контексте сложных и противоречивых взаимосвязей с окружающим миром. Для этого философ развертывает перед читателем процесс постижения, а затем преломления мира вещей и людей в экзистенциальном сознании героев. Сартр рассматривает различные способы преодоления или компенсации одиночества как экзистенциального состояния: общение, дружбу, любовь, творчество. По-разному осмысляя эти условные по своей сути возможности, он приходит к выводу о том, что именно одиночество является основой индивидуального бытия в абсурдном, бессмысленном мире. «И моя тоска, и моя бунтующая воинственность одинаково коренятся в этой чуждости мира», – пишет о себе Бердяев, и эти слова можно применить и к экзистенциальным героям Сартра, которые ощущают себя один на один с миром, сделавшимся для них чуждым и неприютным. Как мы видим, обращение к проблеме одиночества – одно из «общих мест» философии ХХ в. Для иллюстрации вышесказанного обращусь к программному роману Сартра «Тошнота» (1938). А. Мёрдок писала: «Что за книга “Тошнота”? Она кажется скорее нам поэмой или заклинанием, нежели романом. <...> “Тошнота” – это философский миф». Художественно-философское творчество Сартра наглядно демонстрирует, что человеческое бытие может быть глубже прочувствовано, более точно зафиксировано именно при помощи средств образного и предметного мышления. Сартр любил повторять: «В моем представлении я был создателем романов. <…> Я желал бы достичь бессмертия с помощью литературы, а философия лишь средство для этой цели».

По мысли А. Камю, истинным способом познания мира являются образы, а не научные понятия или концепции: «Мы думаем и размышляем только образами». Отсюда его формула: «Если хочешь быть философом, пиши романы». Замечу, что Камю считал роман «завершением философии», орудием «относительного и неисчерпаемого знания»: «Полноту ему [роману] придает именно философский подтекст, и роман оправдывает, наконец, вариацию старой темы: малое знание удаляет от жизни, а многознание возвращает к ней». Таким образом, облеченные в литературные формы философские антиномии оказываются наиболее адекватным средством для многогранного выражения «бытия человека в его отношении к миру». Именно поэтому философия использует эстетические возможности художественной прозы как аналитическое орудие познания духовного мира человека, его сущностных глубин.

В «Тошноте» Сартр обращается к дневниковой форме повествования как наиболее подходящей для фиксации экзистенциальных по своей сути переживаний главного героя. Таким образом, художественное пространство романа становится пространством экзистенциального сознания героя, а история Антуана Рокантена приобретает черты философского иносказания, богатого метафорами, символами, изобразительно-выразительными деталями. Используемый Сартром образный язык («текучий» и многозначный) оказывается необходимым инструментальным средством для выражения глубинных слоев экзистенциальной реальности – мира, представшего перед человеком в пограничных состояниях его существования. Камю отмечал, что «искусство Сартра именно в этом – прорисовывать детали, дотошно повторяя монотонное движение своих ничтожных созданий. Он мало что предлагает от себя – он описывает, терпеливо следуя за своими героями, подмечая лишь самые пустые их действия». Постижение феномена одиночества осуществляется Сартром в диалектической взаимосвязи двух модусов человеческого существования – отчуждения и общности. Экзистенциальное осознание «неумолимой» абсурдности мира («ничто») порождает у сартровского Антуана Рокантена тревогу, страх и тошноту – физиологические знаки отчуждения. Однако «тошнота» – это еще и метафорически охарактеризованное чувство, выражающее, по Левинасу, отвращение «к предприятию существования». Прозрение «ничто» приводит главного героя «Тошноты» к осознанию своего экзистенциального одиночества и впоследствии к добровольной изоляции от чужого и враждебного мира. Рокантен живет словно «взаперти», мучаясь от одиночества, и в то же время ревностно оберегая, желая его. Герой ищет возможность поговорить с кем-нибудь, пока он в одиночестве еще окончательно не утратил человеческий облик. Замечу, что для экзистенциалистов наиболее важным слоем человеческого существования является общение, представляющее возможность выхода из одиночества. По мысли М. Бубера, человек «ищет то, что не включено в мир, то есть ту одинокую, как и он, божественную форму бытия, с которой можно общаться. Не замечая мира, он стремится к ней».

Осмысляя различные пути избавления от одиночества, Бердяев приходит к выводу о том, что «истинное преодоление одиночества и достижение общения есть переход от “я” к “ты” в любви, в дружбе, а не к объекту». Любая коммуникация так или иначе способна смягчить остроту переживания экзистенциального одиночества. Ж.-П. Сартр в начале романа указывает на вероятность преодоления отчуждения в общении между людьми, в социализации. В конце «Тошноты» философ приходит к выводу о том, что одиночество изначально является неотъемлемой составляющей человеческого существования: «Маленький человек ерзает и вздыхает. Он совсем съежился в своем пальто, но время от времени выпрямляется, обретая человеческий облик. У него тоже нет прошлого. Если хорошенько поискать, можно, конечно, найти у родственников, которые с ним больше не встречаются, фотографию какойнибудь свадьбы, на которой он присутствует в крахмальном воротничке, рубашке с пластроном и с торчащими молодыми усиками. От меня, наверно, не осталось и этого. Вот он опять на меня смотрит. Сейчас он со мной заговорит, я весь ощетинился. Никакой симпатии мы друг к другу не чувствуем – просто мы похожи, в этом все дело. Он одинок, как я, но глубже погряз в своем одиночестве. <…> Ну так в чем дело? Чего ему надо? Он должен понимать: помочь мы ничем друг другу не можем. Люди семейные сидят по домам посреди своих воспоминаний. А мы, два беспамятных обломка, – здесь. Если он сейчас встанет и обратится ко мне, я взорвусь».

В коммуникации с «другим», даже с таким же одиноким, человек не только не преодолевает одиночества как чуждости миру, но и усугубляет его самоотчуждением. Ж.-П. Сартр задается вопросом принципиальной монологичности человека. На страницах «Тошноты» он рисует большое количество по-разному одиноких, «лишних» людей. Его герои одиноки как в жизни, так и в смерти. Причем в смерти одиноки еще больше, чем в жизни. «Я чувствовал такое отчаянное одиночество, – жаловался Самоучка Рокантену, – что хотел покончить с собой. Удержала меня мысль, что моя смерть не опечалит никого, никого на свете, и в смерти я окажусь еще более одиноким, чем в жизни». Одинокими являются не только Рокантен и Самоучка, но Анни, Люси, мсье Ахилл. Одинокими оказываются люди на улицах. Их жизнь бессмысленна, ибо любое человеческое существование напоминает «неловкие усилия насекомого, опрокинутого на спину». «Стало быть, они как я, им тоже страшно?» – размышляет Рокантен. Одинокий человек вызывает «невыразимый» страх и отвращение своей непохожестью, инаковостью. Он «посторонний» (Камю) в невольном одиночестве своем. «Когда мне было восемь лет и я играл в Люксембургском саду, был один такой человек, – вспоминает Рокантен, – он усаживался под навесом у решетки, выходящей на улицу Огюста Конта. Он не говорил ни слова, но время от времени вытягивал ногу и с испугом на нее смотрел. Эта нога была в ботинке, но другая в шлепанце. Сторож объяснил моему дяде, что этот человек – бывший классный надзиратель. Его уволили в отставку, потому что он явился в классы зачитывать отметки за четверть в зеленом фраке академика. Он внушал нам невыразимый ужас, потому что мы чувствовали, что он одинок. Однажды он улыбнулся Роберу, издали протянув к нему руки, – Робер едва не лишился чувств. Этот тип внушал нам ужас не жалким своим видом и не потому, что на шее у него был нарост, который терся о край пристежного воротничка, а потому, что мы чувствовали: в его голове шевелятся мысли краба или лангуста. И нас приводило в ужас, что мысли лангуста могут вращаться вокруг навеса, вокруг наших обручей, вокруг садовых кустов». Стоит человеку заговорить о своем одиночестве или попросить помощи, он тут же сталкивается с непониманием. «А попробуй взять одного из них за отвороты пальто и сказать ему: “Помоги мне!” – он подумает: “Это что еще за краб?” и удерет, оставив свое пальто в моих руках», – скептически отмечает Рокантен. Этим сильным по своей образности сравнением с крабом Сартр искусно демонстрирует всю пропасть, которая существует между его героем и людьми. Сам Рокантен, несмотря на приступы «тошноты», с состраданием относится к другим людям. Желая избавить уборщицу Люси от сильного горя, он хочет увести ее на уютные розовые улицы, к людям, потому как «там нельзя страдать с такой силой». Почему именно к людям? – можем спросить мы. Человеку, чтобы побороть чувство одиночества, необходимо слиться с окружающим миром, раствориться в нем. Рокантен и для себя ищет возможность хоть на миг влиться в празднично одетую гуляющую толпу: «На мгновенье я подумал: уж не полюблю ли я людей. Но в конце концов, это их воскресенье, не мое». Для человека, осознавшего всю «чудовищную бессмыслицу своего существования», нет праздников, ведь они созданы для обывателей, людей, ведущих совершенно «иной способ существования». Сартровский Рокантен всеми способами пытается найти выход из одиночества, но общество не желает ни понять, ни тем более принять его. Тогда герой решительно рвет все связи с миром «других», где он «лишний». По Сартру, поскольку межличностные отношения изначально конфликтны, то не может быть и речи о какой-либо общности индивидов. В связи с этим необходимо признать, что человек «не имеет никаких прав на других, а другие на него». Данный факт констатирует ключевая фраза сартровской пьесы «За закрытыми дверями»: «Ад – это другие». В «Тошноте» Сартр решительно развенчивает возможность спасения от одиночества философа-гуманиста Самоучки. Самоучка тешит себя абстрактным братством к абстрактным людям, а потому он записался в социалистическую партию, чтобы жить для «других». Добрый и наивный Самоучка любит людей «такими, какими они должны быть», любит всех людей, как братьев, поэтому не мыслит себя вне коллективной общности. Он, не верящий в Бога, в немецком плену специально посещает мессы, чтобы пережить мистическое по своей сути чувство «причащения людей друг к другу». В интерпретации Э. Фромма братская любовь оказывается сходной с религиозным чувством общности и сопричастности целому. Фромм полагает, что именно такая любовь открывает человеку пути к общечеловеческой солидарности, поскольку ее основу составляет ощущение целостности с «другим», сходства в главном, в глубинной общности. Однако для Сартра коллектив есть пассивное бытие человека, в нем индивид вынужден отказаться от авторства, свободы, самостоятельности, самовыражения. Свобода возможна только вне единения с «другими», вне коллектива, который предполагает равенство. Однако как возможность избавления от состояния отчуждения, царящего в мире смыслоутраты, Сартр рассматривает любовь к женщине. И хотя экзистенциальное одиночество изначально не преодолимо, в любви удается достичь хрупкого, трудноуловимого и невыразимого единства, которое не есть слияние, соединение в одно целое, а сопричастность чему-то общему, что возникает между любящими друг друга людьми (Анни и Рокантен).

В «Тошноте» любовь предстает как отношения двух духовно близких людей, независимых и полноценных личностей, совместно противостоящих враждебному и абсурдному миру. Когда-то Рокантен и его возлюбленная Анни вместе преодолевали случайность, абсурдность существования. Тогда избавление от одиночества им несли не только взаимность и совпадение интересов, но и главным образом «выигрышные ситуации» и «совершенные мгновения», творчески сконструированные Анни. «Выигрышные ситуации» – это «ситуации, обладавшие редкими, драгоценными особенностями». Их можно было превратить в «совершенные мгновения»: «Сначала надо оказаться в каких-то исключительных обстоятельствах, а потом ощутить, что вносишь в них порядок. Если все эти условия соблюдены, мгновение становится совершенным. <…> Словом, это своего рода произведение искусства». Посредством игры Анни создавала мир фантазии, воображения, смысла. Она творила свою жизнь и жизнь любимого человека. Благодаря «совершенным мгновениям» Анни и Рокантен сумели избежать «проектов любви» («Бытие и ничто») и сохранили свои чувства в чистом, дистиллированном виде. Трактовка любви, данная Сартром в «Тошноте», созвучна мыслям Бердяева, определявшего любовь как «свободное художество», которое «есть творчество нового общения». Эти два мыслителя независимо друг от друга заключают, что любовь «требует творческого акта», в котором раскрывается «тайна человека». Ж.-П. Сартр показывает, что Анни не в силах избавить Рокантена от одиночества. Она пришла к выводу о том, что «совершенных мгновений» не существует. И «стала совершенно другим человеком», превратилась в «живого мертвеца». Теперь Анни живет воспоминаниями о прошлом, восстанавливая в памяти когда-то пережитые «совершенные мгновения». И Антуан, и Анни, утратив «одни и те же иллюзии», пришли «одними и теми же путями» к своей «тошноте». Их мысли и ощущения настолько удивительно созвучны, что Рокантену кажется, будто они никогда не расставались. Анни так же нуждается в Антуане: «Ты мне необходим: я меняюсь, но ты, таков уговор, должен оставаться, каким был. Глядя на тебя, я могу измерить, насколько изменилась я сама». Но эти одинокие люди, познавшие фундаментальную абсурдность бытия, не могут помочь друг другу обрести смысл существования, даже любя. «Что я могу ей ответить? – спрашивает себя Рокантен. – Разве я знаю, зачем мы живем? Я не отчаиваюсь, как она, потому что никаких особых надежд я не питал. Скорее я… удивлен жизнью, которая дана мне ради – ради НИЧЕГО. <…> Стиснуть ее в объятиях… К чему? Что я могу для нее сделать? Она одинока, как и я». После встречи с Анни, закончившейся расставанием, Рокантен признается себе, что он ощущал непреодолимую потребность в «другом»: «Только теперь я понял, как надеялся в разгар моих страхов, приступов тошноты, что меня спасет Анни», «Я слаб и одинок, я нуждаюсь в ней». Но «другой» принадлежит к категории «как если бы», и в любви он дает «мне бытие и тем самым владеет мною». По мнению Сартра, любовь «требует не упразднения свободы Другого, но ее порабощения как свободы, то есть ее порабощения ею же самой». Камю, не видевший, как и Сартр, окончательного избавления от одиночества в любви, писал: «Если бы можно было довольствоваться любовью, все было бы слишком просто. Чем больше любят, тем прочнее утверждается абсурд». Рокантен надеялся с помощью Анни выйти за пределы своего «я», найти опору вне себя, тем самым разорвав сковывающие его путы. Но его попытка преодолеть одиночество путем выхода к «другому» не увенчалась успехом. Он обрел абсолютную свободу и одиночество: «Я свободен: в моей жизни нет больше никакого смысла – все то, ради чего я пробовал жить, рухнуло, а ничего другого я придумать не могу. Я еще молод, у меня достаточно сил, чтобы начать сначала. Но что начать? <…> Мое прошлое умерло, маркиз де Рольбон умер, Анни вернулась только для того, чтобы отнять у меня всякую надежду. Я один на этой белой, окаймленной садами улице. Один – и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть». Рокантен решил, что он по примеру Анни будет «жить как живой мертвец. Есть, спать. Спать, есть. Существовать вяло, покорно, как деревья, как лужа, как красное сиденье трамвая». Разрушая иллюзию устранимости одиночества в мире абсурда, Сартр указывает на возможность бегства от «ничто» в творчество. Бердяев писал: «Сартр разнообразно талантливый человек, он философ, романист, драматург, журналист. Может быть, лучшая его книга – роман “La Nausee”, где уже поставлена тема о творчестве человека, как выходе из низменного и тошнотворного существования».

По мысли Сартра, раз экзистенциальная личность «заброшена» в мир, одинока и лишена поддержки, она вынуждена заняться поисками смысла вне себя. И таким поиском является искусство: в «художестве человек живет вне себя, вне своей тяжести, тяжести жизни». Сартровские герои посредством воображения, фантазии пробуют бороться с состоянием внутренней пустоты и чудовищной бессмыслицей существующего. Анни играла в театре только потому, что на сцене имела возможность воплощать «совершенные мгновения». Правда, ее никогда до конца не захватывала исполняемая ею роль, так как «совершенное мгновение» не существовало на самом деле ни для нее, ни для зрителей. Свое же спасение герой сартровской «Тошноты» связывает с литературным творчеством. Именно возможность свободно творить, а не просто описывать историческое прошлое (профессиональный историк Рокантен несколько лет безуспешно пытается создать жизнеописание авантюриста XVIII в. маркиза де Рольбона) дарит герою надежду на оправдание своего существования: «Нет, книга должна быть в другом роде. В каком, я еще точно не знаю – но надо, чтобы за ее напечатанными словами, за ее страницами угадывалось то, что было бы не подвластно существованию, было бы над ним. Скажем, история, какая не может случиться, например сказка. Она должна быть прекрасной и твердой, как сталь, такой, чтобы люди устыдились своего существования». К написанию книги Рокантена подтолкнула его любимая джазовая композиция, которая на время своего звучания дарила герою свободу от «тошноты». Являясь воплощением духовного бытия, вырывающего человека из границ времени и пространства, эта мелодия противостояла абсурдности и бессмысленности существования: «ОНА не существует <...> она ЕСТЬ». Своим творчеством достигают освобождения автор мелодии и ее исполнительница, о которых часто думает Рокантен: «Она поет. И вот уже двое спасены – еврей и негритянка. Спасены. Быть может, сами они считали себя безнадежно погибшими, погрязшими в существовании». Фромм, указывая на то, что у жизни есть лишь один смысл – сама жизнь», отмечал: «Если индивид реализует свое “я” в спонтанной активности и таким образом связывает себя с миром, то он уже не одинок: индивид и окружающий мир становятся частями единого целого, он занимает свое законное место в этом мире, и поэтому исчезают сомнения относительно его самого и смысла жизни». По Сартру, существует два мира: мир реального, существующего в пространстве и времени, и мир ирреального, существующего вне пространства и времени, или мир искусства. Примером этой идеи может служить философское осмысление Сартром «Седьмой симфонии» Бетховена: «Она целиком вне реального. Она обладает своим собственным, а именно внутренним временем. <…> Она предстает собственной персоной, но как отсутствующая, как находящаяся вне сферы досягаемости. Я не могу как-либо повлиять на неё, изменить в ней хоть одну ноту или замедлить ее движение. <...> Она не просто находится вне времени и пространства, как например сущности; она пребывает вне сферы реального, вне существования. Я слушаю ее вовсе не в реальности, а в воображении». С помощью искусства человек может совершить прорыв из сферы материального, конечного, в сферу ирреального, духовного. Одно из основных положений своей философии Сартр сформулировал следующим образом: «Человек – не сумма того, что в нем есть, а совокупность того, чего в нем еще нет, чем он может стать». Творчество дарует человеку возможность обрести себя, но этот путь не приводит к единению с другими людьми. Только необъективированное существование, далекое от рационализма, способно, по мнению Сартра, преодолеть всеобщую абсурдность бытия. Таким образом, одиночество трактуется Ж.-П. Сартром как феномен человеческого бытия, имманентный человеческому существованию и в равной степени присущий каждой индивидуальной экзистенции. Как бы человек ни был вовлечен в переживание общности, он стремится разрушить ее, сохранить одиночество своего «я». Рассматривая различные примеры общности людей, Сартр показывает, что солидарность с «другим» всегда поверхностна, иллюзорна, тогда как ощущение одиночества внутренне устойчиво, бытийно. Однако человек посредством искусства, которое всегда по своей сущности противоположно всеобщей бессмыслице бытия, может побороть одиночество и обрести смысл существования. Именно в творчестве способна потенциально реализоваться духовная природа человека. Замечу, что открытые Сартром экзистенциальные перспективы преодоления человеческого одиночества не только выражают существенные тенденции философии XX в., но и задают тон современным философским дискуссиям.

С.А. Демидова