Мне важно быть там, где война

«Мне важно быть там, где война». Координатор «Врачей без границ» — о спасении беженцев и своей работе

Год назад, в конце августа 2017 года, десятки тысяч мусульман рохинджа бежали из Мьянмы в Бангладеш, спасаясь от этнических чисток. Русская служба Би-би-си записала рассказ сотрудницы «Врачей без границ» Татьяны Котовой о том, как сейчас выглядит лагерь беженцев рохинджа, как устроены быт и работа гуманитарной организации и почему принцип непредвзятости приходится соблюдать даже во время матчей чемпионата мира по футболу.

«Прямо сейчас я сижу на берегу Бенгальского залива, недалеко от города Кокс-Базар в Бангладеш. У меня первый за почти три месяца выходной. Кокс-Базар стал знаменит последние месяцы из-за наплыва беженцев из Мьянмы. Лагерь беженцев Кутупалонг, где я работаю в рамках миссии „Врачей без границ“, находится отсюда примерно в 25 километрах.

Лагерь

Начнём с лагеря. Это самый большой на сегодняшний день лагерь беженцев-мусульман рохинджа. Год назад это были обычные холмы и джунгли, традиционные для этих мест; здесь даже жили дикие слоны. Лагерь образовался спонтанно — если вы помните начало кризиса в августе 2017 года, в Бангладеш начали прибывать около десяти тысяч человек ежедневно, пересекая границу, которая совсем рядом. Люди строили примитивные убежища, потом подключились гуманитарные организации, правительство, которое, собственно говоря, открыло границу для этих беженцев.

Сейчас это очень плотно заселённый район, такое сочетание традиционных построек — я даже не назову это домами — из бамбука и местной глины, и из пластиковых материалов, которые предоставляют гуманитарные организации для строительства временных убежищ. Все очень плотно: сейчас здесь живут около 700 тысяч человек. Это, например, значительно больше, чем все население Хельсинки. С важной оговоркой, что финские просторы несравнимы с размером нашего лагеря: здесь есть участки, где на одного человека приходится от одного до пяти квадратных метров площади — общей площади, включая все речки и холмы, мосты, дороги и прочее нежилое пространство. Тут есть дороги, куда можно доехать на машине, но в основном приходится ходить пешком, пересекать речки, каналы, взбираться на холмы.

Условия приличные. Конечно, когда я говорю „условия приличные“, я из своих гуманитарных индикаторов исхожу: то есть мы не говорим о душе или о нормальной школе, мы говорим о том, что ситуация худо-бедно под контролем. Есть доступ к чистой воде, нет голода, нет эпидемий. Довольно много медицинских организаций, которые стараются базовую помощь обеспечить. Мы, в частности, занимаемся базовой вакцинацией, контролируем распространение опасных болезней. Всемирная организация по обеспечению продовольствием старается регулярно доставлять еду, но эта еда очень элементарная: рис, масло, бобовые. То есть люди не умирают, но, конечно, это далеко от достойных человека условий.

При этом ситуация меняется буквально в течение двух часов, когда начинается дождь. А сейчас как раз сезон муссонов, глина размывается и передвижение в любом виде становится очень трудным. Многие семьи уже потеряли жилье из-за селей и локальных наводнений.

Проблема рохинджа в том, что у них нет даже статуса беженцев. Есть такой термин специальный, довольно хитрый, „вынужденно переселенные жители Мьянмы“, но официального ооновского статуса беженцев у них нет. И поэтому, например, нет права официально работать. Организации пытаются обеспечить школы, но это, опять же, нелегальные школы, просто такие центры занятости для детей. Мы пытаемся людей как-то привлекать к работе, но мы можем это делать только на волонтерской основе, а ведь среди них в принципе очень многие могли бы работать полноценно. Сейчас в лагере есть какие-то свои рынки, свои какие-то занятия, дети играют — жизнь всегда берет свое, но грустно, что люди могли бы пользу приносить и себе, и друг другу, но нет легальной базы для этого.

Больница

Больница у нас довольно приличная по местным масштабам. Около 110 коек, есть амбулаторное и стационарное отделения, в том числе для истощенных детей, отделение скорой помощи. У нас больше ста обращений ежедневно, в месяц бывает до двадцати с лишним тысяч консультаций.

В проекте „Врачей без границ“, координатором которого работает Татьяна Котова, сейчас задействовано 450 человек и 300 волонтеров рохинджа

Уникальность нашей больницы в том, что она находится на границе между лагерем беженцев и местной общиной, то есть основным населением города. Мы и тех, и других принимаем, и они, в общем, нашими услугами охотно пользуются. Еще у нас три медпункта, они находятся непосредственно в лагере, на хорошем месте, чтобы людям было удобно туда приходить. Пункты работают только днём — там есть консультации по беременности, после родов, есть небольшая поликлиника, где медики ставят диагноз, выписывают лекарства или отправляют их в нашу клинику, если случай достаточно серьезный.

Я координатор всего проекта. Моя задача — все выстроить, чтобы машина работала хорошо и не давала сбоев. Начиная с обеспечения безопасности и заканчивая созданием условий для жизни, чтобы сотрудники имели возможность отдохнуть, чтобы еда была приличная. В штате есть, конечно, и профессиональные финансисты, и логисты, моя роль — общая координация. Ведь если сопутствующие механизмы не работают, то трудно выполнять нашу основную задачу, то есть, собственно, предоставлять медицинские услуги.

Быт

Я просыпаюсь примерно в шесть утра, где-то в семь начинаю проверять новости, нет ли каких инцидентов в смысле безопасности. И здесь очень важный фактор — погода. Каждое утро у нас начинается с прогноза погоды: насколько сильный будет дождь и что мы можем планировать. В половине восьмого я выезжаю в офис, иногда в больницу или в лагерь, в зависимости от того, какая программа на день.

Потом много встреч. Очень большая часть работы — это переговоры с местными властями и, часто, полицией и армией. Я объясняю, что мы делаем и почему нам нужен доступ к населению, чтобы мы могли свободно передвигаться внутри лагеря и снаружи. Бывают встречи с сотрудниками: мы там подводим итоги, планируем вместе, обсуждаем проблемы. Они мне выдают задания, что им требуется, чтобы работать нормально, и с этим списком я встречаюсь либо с властями, либо с представителями общины, либо с медицинскими чиновниками, чтобы попросить поддержку или объяснить какие-то конфликтные ситуации.

Удается ли мне во время миссий посмотреть страну — это, на самом деле, болезненный вопрос. Мы ездим в такие места, где не очень-то разъездишься. Если это Индия, например, то да, там можно попутешествовать, а если Нигерия, то нет, потому что это зона конфликта и там перемещаешься строго от дома до работы. Гуманитарные путешествия, они, в общем, не для туризма.

В Бангладеш мы еще живем не по самым примитивным стандартам: у нас не худший в городе дом, душ, хотя и не горячий, и хорошее обеспечение едой по местным стандартам. Скажем, моя миссия в Нигерии — это были палатка, электричество от генератора и душ из ведра на протяжении восьми месяцев, потому что город, где мы работали, был разрушен в результате военного конфликта, и мы там построили первую примитивную больничку и обзавелись собственной инфраструктурой.

Обычно мой стандартный контракт — полгода, потом я отдыхаю пару месяцев, а потом еду ещё куда-нибудь. До ноября 2018 года я в Бангладеш, а там будет видно.

Карьера

Есть много профессий, которые сопряжены со стрессом и риском, но люди их тем не менее выбирают — становятся полицейскими, солдатами или военными врачами. Лично мне просто важно быть там, где война — в широком смысле этого слова. Но не на стороне тех, кто стреляет, а на стороне тех, кто спасает.

Если примитивно объяснять, то в НКО есть два направления: development и humanitarian. Development — это долгосрочные проекты по реформам. А гуманитарные — когда ты работаешь в кризисных ситуациях, например, при военных конфликтах или природных катаклизмах.

Народность рохинджа — одно из наиболее преследуемых этнических меньшинств в мире; в Мьянме они фактически считаются лицами без гражданства

Я с юности работала в неправительственных организациях — так уж получилось, это был случайный выбор в далекие 1990-е — и в какой-то момент поняла, что хочу изменить свой профессиональный профиль и от стабильности, от программ, направленных на долгосрочные изменения, перейти к работе с экстренными проблемами. Я сделала паузу, поехала учиться в Женеву, получила степень мастера по управлению гуманитарными программами и логическим образом пришла к „Врачам без границ“ — на мой взгляд, это самая эффективная организация на сегодняшний момент, когда речь идет о серьезных кризисах. И четыре года уже я с „Врачами“.

Для начала меня отправили в Индию, в один из беднейших перенаселенных штатов. Проект был стабильный — из тех, которые на семь лет. Мы работали в сотрудничестве с индийским минздравом, внедряли новые протоколы по лечению одной тропической болезни. Моя мирная, почти скучная, миссия подходила к концу, и я думала: надо же, „в поле“ тоже бывает стабильность.

Я должна была закончить в мае, и собиралась перед возвращением домой заехать на пару недель в Непал, отдохнуть. Я давно и сильно хотела в Непал. Бойся своих желаний — банально, но очень верно. 25 апреля в Непале случилось землетрясение, которое мы очень сильно почувствовали, потому что мы были недалеко, в штате Бихар. А 26 апреля мы с группой медиков и логистов уже пересекли границу между Индией и Непалом для оценки ситуации и организации экстренной помощи пострадавшим, пока не прилетит основная команда с медикаментами и логистикой. Тот „отдых“ в Непале я никогда не забуду: мы спали четыре часа в сутки, эмоции зашкаливали от красоты гор с высоты вертолета и огромной человеческой беды.

Я до сих пор с интересом, нежностью и болью вспоминаю эту ситуацию. Это была короткая миссия, но очень агрессивная. Главная проблема была в том, что основные разрушения были в горах и трудно было добраться до населения. Поэтому для нас первая задача была собственно понять, как добираться, потому что в Гималаях дороги и так плохие, а теперь ещё и разрушенные землетрясением. Для „Врачей без границ“ это была большая операция по воздуху: у нас были вертолёты и мы много на них перемещались, чтобы обеспечить помощь деревням в горах.

Потом у меня были Южный Судан, Нигерия, Ирак.

По информации „Врачей без границ“, не менее 6700 рохинджа были убиты во время вспышки насилия в Мьянме осенью 2017 года

При работе в организации уровня „Врачей без границ“ всегда существуют четкие инструкции и даже тренинги: вот в этой ситуации ты реагируешь так-то, а в другой так-то. При этом, несмотря на множество теорий о том, как вести переговоры и устанавливать доверительные отношения в сложных ситуациях и в чужой незнакомой культуре, это очень трудная задача поначалу.

В Южном Судане мы открывали новый проект в очень традиционной деревне на берегу Белого Нила. Там спонтанно образовался лагерь беженцев в результате очередного вооруженного конфликта — за две-три недели население выросло от 3 тысяч до 45 тысяч человек. Мы установили палатку, начали обустраивать клинику. Наняли местных женщин в подмогу. Я очень раздражалась поначалу в связи с непунктуальностью наших новых сотрудниц: то она (пусть будет Сара) в шесть утра нам кашу сварит, то ее до девяти не дождешься. Та же история с обедами: уйдет на базар за курицей — и пропала. Мы все голодные, недовольные. Я составляла расписание, проводила инструктаж — все впустую.

Потом мне объяснил мой местный помощник, что Сара просто не знает, что такое время. Она никогда нигде не работала, кроме своего хозяйства. Она понимает более или менее про утро, день и вечер. А когда и как часто кормить семью — зависит от многих факторов, включая сезон и погоду, наличие самой еды и присутствие мужа и детей в доме. А поскольку для мужа и детей времени тоже нет — весь этот ваш порядок, знаете ли… Относителен. И если курицы на базаре не нашлось, то зачем вообще возвращаться? Когда будет курица, тогда и будет еда — когда будет, тогда и будет. (И чего эта странная белая женщина все время такая сердитая?) Угадайте, кто прав?

Волонтеры „Врачей без границ“ из числа беженцев помогают распространять информацию о медицинских услугах и правилах гигиены среди населения лагеря

Трудно найти баланс между доверием и здоровым недоверием, которое тоже необходимо. Трудно научиться уважать человека, даже когда ты с ним не можешь согласиться. Я очень благодарна, что у меня много собеседников, у которых есть чему научиться. Приезжаем в одну арабскую деревню в Ираке в провинции Киркук. Эта территория три года была под контролем одной вооруженной группы, и вот теперь люди возвращаются, и потребность в медицинских услугах, как водится, на первом месте. Я иду знакомиться с уважаемым шейхом, надеваю местный платок. Пьем чай, разговариваем, обсуждаем, как и где открыть клинику. Атмосфера этих долгих арабских чаепитий неповторима. У шейха мудрые глаза. И вдруг неожиданный вопрос: „Ты там дома у себя тоже вот так платок носишь?“ Я говорю: „Нет, дома не ношу“. Шейх продолжает: „А здесь почему носишь?“ Я говорю: „Я здесь впервые. Я вижу, что ваши женщины носят платок, и хочу, чтоб вы знали, что я уважаю ваши традиции“. Шейх прикладывает руку к груди (знак уважения): „Спасибо за ответ“.

Непредвзятость

Гуманитарные организации часто встречают настороженно, потому что есть очень много мифов. Несмотря на то, что мы организация известная, с именем и большим послужным списком, тем не менее и мы сталкиваемся с предрассудками и подозрениями. Например, традиционному населению очень трудно бывает понять: а почему, собственно, нам приехали помогать? А чего вы тогда от нас взамен попросите? Правда, просто приехали помогать нам? Не может быть!

Это вопрос завоевания доверия. Когда люди понимают, что мы обеспечиваем медицинскую помощь и ничего за это не спрашиваем и даже иногда не задаем слишком много вопросов, они начинают доверять. Наш принцип — кто бы ни нуждался в медицинской помощи, мы примем любого.

В сезон дождей дороги в лагере Кутупалонг размывает, и оперативно добраться до клиники обитателям в разы труднее

Мы никогда не привлекаем внешнюю охрану вооруженную. Точнее, у нас, конечно, есть сотрудники в штате, которые обеспечивают охрану объектов, но мы абсолютно не приемлем никакого оружия ни в сопровождении, ни на своей территории. Наша главная охрана — это объяснить населению, что нас не надо трогать, потому что мы пользу приносим.

Бывает недоверие и со стороны властей, и со стороны вооруженных формирований. С ними тоже приходится договариваться и доказывать, что никаких тайных целей у нас нет. Один из главных принципов — это принцип непредвзятости, но это очень сложно объяснить людям. Даже когда я со своими знакомыми разговариваю, они хотят услышать что-то вроде „ну как же так, вот эти плохие, а вот эти хорошие“. А мы не принимаем ни чью сторону в конфликтах, мы на стороне пациентов. Это профессиональный навык — учишься понимать всех и быть на стороне тех, кто страдает.

Даже когда мы смотрели чемпионат мира, у нас было все по-честному — кому за какую команду болеть, мы распределили по жребию. Ни одну страну не исключили, исходя из принципа гуманитарной нейтральности и беспристрастности. Мне достались Нигерия и Сенегал. Я плохо разбираюсь в футболе, но „болею“ как умею. Радуюсь, глядя на пацанов, гоняющих мяч (значит, здоровы!) и надеюсь, что к следующему чемпионату у наших беженцев будет дом».