Возникновение тотемистической религии
На основе книги советского и российского историка, философа, этнолога и специалиста
по истории первобытного общества Юрия Ивановича Семёнова
«Как возникло человечество»[1]
Итак, первоначально тотемизм возникает как вера в родство людей (одного рода) и животных (одного вида), вера в то, что все они составляют одну единую общность (один коллектив). Человек начинает считать всех животных данного вида своими родственниками, из чего произрастают идеи запрета на съедение тотемного животного. И здесь мы видим, что в таком первоначальном контексте тотемизм не представляет какой-то религиозной идеи.
Ю.И. Семёнов говорит на это счёт следующее: «Несомненно, что всякая религия является иллюзорным отражением мира. Однако не всякое иллюзорное отражение действительности является религией. Основным и характерным признаком религиозной иллюзии, отличающей её от всякой другой, является вера в сверхъестественную силу, оказывающую влияние на исход практической деятельности человека».
То есть на первоначальном этапе идея тотемизма не имела религиозного контекста. Каким же образом представление о родстве животного и человека переходит в религию?
Как было сказано в первой статье, по мере развития охотничьей практики развивались пляски с подражанием животному. Эти пляски имитировали жизнь животного, его характер и привычки, что позволяло передавать информацию о нём от поколения к поколению. Вместе с практической информацией молодёжи передавалась вера в родство между животными и людьми, и вера в оборотничество. Тотемистические танцы были очень важны, поэтому их старались передавать в неизменном виде. Так как нужно было танцевать именно то, что изображали предки, то с передачей из поколения в поколение пляски стали пониматься как сцены из жизни предков. Постепенно утрачивалось знание о том, зачем предки переодевались в шкуры, и в тотемистических плясках предки стали изображаться то как люди, то как животные, без понимания того, для чего это делалось раньше. Вера в оборотничество подкрепляла правдоподобность разыгрываемых сцен, так как говорила, что предки перевоплощались в животных. С течением времени двоякий образ предка слился в один – одновременно и человека, и животного. Так возникают тотемистические предки, которые в мифах предстают одновременно и людьми, и животными, а позднее – полулюдьми-полуживотными.
Представления о том, что когда-то люди действительно могли быть одновременно и людьми, и животными, сохранились в сказках некоторых народов. В этих рассказах нет превращения человека; человек не становится каким-то животным потому, что произнес магическое заклинание, или надел на себя перья или шкуру. Персонаж является сразу и тем, и другим, без предварения каким-то действием.
По мере развития общества информация о предках и их жизни, изображаемая в танцах, начала передаваться в устном виде[2]. Из описаний и объяснений обрядов и танцев возникает тотемистическая мифология, то есть повествование о жизни и деяниях тотемистических предков. Мифология, в свою очередь, начинает влиять на тотемистические пляски, в которых по прошествии времени начинают воплощать уже не информацию о животных, а сцены из мифов о тотемистических предках.
Интересное сообщение о плясках-перевоплощениях в тотемистического предка приводит Ю.И. Семёнов: «Так, например, многие исследователи обращали внимание на такой факт, что на медвежьем празднике обских угров большое место занимали пляски, представляющие собой повествования из жизни медведя. Пляшущие старались подражать движению изображаемого животного[3]. Подражание телодвижениям медведя отмечено и на празднике кетов[4]. По сообщению В.Г.Богораза-Тана (1939, II, с.81–83), на волчьих праздниках чукчей и коряков один из мужчин одевал на себя шкуру волка и совершал в ней благодарственный обряд, сопровождаемый пением и пляской. Во время этого обряда исполнитель время от времени выл, подражая волку. Во время медвежьего праздника надевалась шкура медведя».
Так как танцы предшествовали охоте, то с течением времени они стали обязательным обрядом, который нужно было исполнить до начала охоты. Танец, как мы видим из этнографических данных, выражал желание человека поймать/поразить животное до того, как люди выйдут на охоту. Для древнего человека поражение животного в танце означало его поражение на охоте. При удачном исходе дела связь между танцами и охотой закреплялась в сознании людей, и постепенно танцы стали магическим обрядом, предваряющим охоту.
Охота родила ещё одно явление, о котором мы говорили в предыдущих статьях – зоофагические праздники. Именно с ними было связано частичное «несъедение», «сохранение» животного, забота о его останках, что должно было привести к «возрождению» зверя[5]. Как уже было сказано, для понимания механизма «возрождения» зверя нам нужно прежде изучить магию и анимизм, поэтому сейчас мы рассмотрим появление зоофагических праздников из практической деятельности человека.
Как пишет Ю.И. Семёнов, «начиная примерно с середины позднего ашеля — раннего мустье, жизнь первобытного стада стала складываться из чередующихся периодов полового воздержания, которые одновременно были периодами интенсивной хозяйственной деятельности, и периодов оргиастических праздников, свободных от хозяйственных забот».
Если мы вспомним, что люди постепенно перешли на частичную специализацию по видам животных, то нам станет понято, почему появились периоды интенсивной хозяйственной деятельности и периоды, свободные от больших хозяйственных хлопот. Вполне возможно, что связаны были эти периоды с миграцией животных, или с периодами, когда подрастает молодняк и животных определённого вида становится особенно много. Естественно, что в это время люди вели активную охоту и, как следствие, у них появлялось много пищи. Для первобытного человека, вынужденного постоянно бороться за выживание, такие периоды, очевидно, являлись настоящим праздником.
Йенс Бьерре в своей книге о бушменах «Затерянный мир Калахари» так описывает праздник по поводу добычи мяса: «Дележ шёл по очень строгим правилам: старикам достались сердце и мякоть шеи сернобыка, охотникам и их семьям — остаток печёнки и кострец. Все жители поселения получили по доброму куску мяса и начали готовиться к пиршеству. Разожгли костры, и скоро всё пропиталось запахом жареного мяса. У них давненько не было столько мяса сразу, и ели все поразительно много. Обвисшие животы стариков раздулись, как шары. Старая Гаусье обвязала живот полоской кожи, чтобы уместить туда ещё кусок. Я никогда не видел такого аппетита. Глаза бушменов блестели от радости, все говорили разом, причмокивали губами, икали. А когда пирующие уже не могли есть, они один за другим валились на спину и засыпали, изнеможённые и пресыщенные. […]
Весь следующий день бушмены лежали в полудремоте и оцепенении, как переевшие удавы. Старик Кау непрерывно ворочался во сне и, удовлетворенно хмыкая, почесывал раздувшийся живот. Только к вечеру бушмены начали проявлять признаки жизни — женщины пошли за водой и топливом. Однако больше никто ничем не занимался. Мужчины и мальчики собрались вокруг Цономы, у которого до сих пор не было ни времени, ни сил подробно рассказать об охоте. Судя по жестам Цономы, он не забыл упомянуть и о грифах, по которым Самгау и Кейгей догадались об удачном завершении охоты. Рассказчик замолчал, и посыпались вопросы о мельчайших деталях.
Вечером начался праздничный танец. Он возник стихийно: несколько девушек придвинулись к костру и, прихлопывая в ладоши, высокими голосами запели монотонную мелодию. К ним присоединились женщины постарше. Тогда мальчики, ещё не имевшие почётного права участвовать в танцах общины, по собственной инициативе образовали круг и стали притопывать, как взрослые, танцы которых они видели много раз.
Постепенно чёткая, ритмическая песня становилась громче и стройнее. Мужчины, которые не могли больше сопротивляться призывной мелодии, вышли в круг и начали танцевать. Мальчики мгновенно уселись на землю рядом с другими зрителями, совсем маленькими детьми и стариками. Танцоры все быстрее носились вокруг костра, поднимая пыль и песок. Ритм песни учащался.
Это был танец серны. Мужчины танцевали в небольшом кругу, неистово топая, чтобы показать, как они гонятся за добычей. Затем Самгау вырвался из круга и вытянул руки, имитируя рога сернобыка. Цонома и Нарни схватили луки и продолжали танец вокруг Самгау, который старался держаться от них на расстоянии. Топот все убыстрялся. Танцоры, воспроизводившие сцены охоты, покрылись потом. Охотники сделали вид, что пускают стрелы, Самгау прыгнул в сторону, а преследователи «пошли по его следам». Самгау шатался, часто и тяжело дышал, вытягивал руки к охотникам, как бы собираясь боднуть их. Все участники строго подчинялись ритму. Наконец Цонома, подпрыгнув, добил «сернобыка» копьем, и танец закончился под общий возбужденный смех.
Все разогрелись и оживились и, немного отдышавшись, продолжали танцевать. Последовали танцы страуса, кузнечика, лани и много других танцев на темы бушменских мифов и сказок, в большинстве своём о жизни животных. В одном танце гиена собиралась съесть добычу, но на неё нападали шакалы. В другом самец защищал свою серну и детеныша от наскоков второго самца, пока не пришли охотники и не перебили их всех. Бушмены восторженно кричали: так много чудесного мяса! Иногда кто-либо из женщин внезапно вскакивал с места и вступал в круг танцующих мужчин. Они протягивали к ней руки и делали вид, что ласкают её, но не притрагивались к ней.
Очарование танца захватило всех. Даже старая Гаусье отважилась сделать несколько па, решив показать, какой живой она была в далёкой юности, но ноги не слушались её, и она тяжело упала на траву. Танцы продолжались до рассвета»[6].
Из этого примера мы можем увидеть, что большая охота порождала праздник, на котором поедалось мясо добытого животного. После пиршества совершались танцы, где люди изображали животных и охоту на них, плясками рассказывая своим соплеменникам, как им удалось добыть так много пищи. Когда возникло представление о том, что съедаемые животные родственны людям, и возник запрет на определённые части животного, а вместе с этим забота о его останках, то в совокупности всё это составило основу зоофагических праздников: совместное поедание мяса животного, танцы, забота об останках животных. С течением времени этот порядок действий, происходящий после завершения охоты, становится обязательным, так как неразрывно связан в сознании людей с добычей пищи. Таким образом, возникают обряды, завершающие охоту: совместное поедание мяса животного и обряды заботы об останках животного.
Как мы говорили выше, связь танца с охотой начинает пониматься как магическая. По такой же логике обряды, совершаемые на зоофагических праздниках после завершения охоты, тоже наполняются магическим смыслом, так как тоже связаны с животными. Например, как мы уже говорили, ритуалы заботы об останках животных должны были помочь животному вновь «возродиться», а в интичиуме главным намерением является умножение количества тотемных животных.
Как мы видим, постепенно в обрядах, предшествующих охоте и следующих за охотой, тотемистические представления соединяются с магией. Соответственно, когда возникает представление о перевоплощении во время танца не в животных, а в тотемистических предков, то магическое воздействие на успех охоты постепенно стали приписывать им, а не непосредственно танцам. Ю.И. Семёнов пишет: «исполняемые членами коллектива тотемистические и охотничье-тотемистические (пляски) имеют магическое влияние на жизнь и деятельность людей именно в силу того, что исполнители этих плясок в момент их совершения являются не самими собой, а тотемистическими предками коллектива». То есть идея перевоплощения человека в животное превращается в идею перевоплощения человека в своего тотемистического предка, который имеет некую силу (или власть) для удачной охоты или другой деятельности людей.
В представлениях людей тотемистические предки становятся культурными героями, они добывают для людей огонь, солнце, луну, звёзды, реки, различную еду, и даже делают людей.
С развитием тотемистической мифологии возникают представления об особом времени в прошлом, когда жили тотемистические предки – мифическая эпоха, предшествовавшая эпохе, в которой сейчас живут люди. Это особое время у разных народов имеет своё название, например, альчера у арунта, вингара у арабана (арунта и арабана названия австралийских племён).
В это особое время создаются небесные светила, горы, реки, ущелья, озёра, люди, деревья, птицы, звери и многое другое, что есть на свете сейчас. Животные или люди превращаются в камни, горы. Люди превращаются в животных, а животные – в людей.
Более подробно о мифическом времени и трансформациях тотемистических предков мы поговорим немного позже.
Мы изучили некоторые аспекты появления одной из самых ранних форм религий – тотемизма. Начинается её путь с самых первых шагов становления человека и неразрывно связана с его практической деятельностью. Вспомним кратко вехи её становления.
Предки человека (начиная с Человека умелого) начинают питаться мясом. Постепенно они (в частности, Человек гейдельбергский) начинают добывать мясо коллективным способом – охотой. Для охоты он учится маскироваться под данное животное и подражать его движениям – то есть перевоплощаться в него. В связи с тем, что человек ещё не умеет отделять свою личность из окружающего мира, он приходит к выводу, что родственен данным животным. Из этой идеи вытекает следующая – если человек и животное родственны друг другу, значит, он не может убивать данное животное. Однако, мясо необходимо человеку для жизни, поэтому рождается следующая мысль – что можно обеспечить «возрождение» животного путём несъедения каких-то его частей и путём заботы о его останках. Из танцев, совершаемых перед охотой, и праздников после охоты рождаются обряды, по представлениям первобытного человека, способствующие успешной охоте.
Также из танцев, в которых изображаются сначала животные, а затем предки, изображающие животных, рождается образ, который является одновременно и животным, и человеком – тотемистического предка. Так как танцы и обряды имеют магическое воздействие на охоту, то с появлением идеи тотемистического предка магическую силу начинают приписывать ему. Появляется вера в тотемистических предков, которые, по представлениям людей, имеют сверхъестественное влияние на их деятельность, в частности, помогают в охоте.
Это представление и кладёт начало превращению тотемизма в религию, так как, по определению Ю.И. Семёнова, которое мы дали в начале этой статьи, признаком религии является «вера в сверхъестественную силу, оказывающую влияние на исход практической деятельности человека».
То есть, если сама по себе идея тотемизма не является религией, то при соединении её с магическими представлениями начинают вырисовываться признаки религии.
Теперь наша задача – изучить возникновение религии с другой стороны – со стороны появления магических представлений. Как и в истории с тотемизмом, мы начнём с выяснения предпосылок, приведших людей к формированию у них магических представлений. Если основой для тотемизма явилась охота, то что же явилось основой для возникновения магии? Чтобы понять это, мы обратимся для начала к познанию… необходимости и случайности. Что же представляют собой эти категории и как они связаны с магией?
Оксана Елисеева.
Существовала очень развитая система фольклора, обрядов, примет.Потом конечно всё это очень осудили и уничтожили.Так же как большую часть выкапываемого из курганов древних наших предков тупо переливали в золото и серебро.То, что сейчас в музеях(скифский звериный стиль, изделия очень тонкой работы очень древние)-ничтожная часть сокровищ.
Тема неисчерпаема до сих пор.