ФИЛОСОФИЯ | НАУКА | КУЛЬТУРА

Я не перестаю восхищаться способностью мужчин (разумеется, и женщин тоже) сделать шаг в неизвестное, мужеством тех, кто первым переходит через горные перевалы, бороздит бурные моря и океаны, отправляется в царство Гадеса и пишет "Сонеты к Орфею" или Пятую симфонию. И я задаю себе вопрос, " мы отдаем почести тем, кто погиб на поле брани, но при этом считаем безрассудным или незначимым, отвагу человека ступившего в пропасть, находящуюся внутри него самого?

Под травмой находится новый уровень осознания. Имела бы наша жизнь какую-то ценность, если бы у нас не было испытаний и некий духовный проводник вел бы нас в неизвестное без сопутствующих нам странных и удивительных приключений, предусмотрительно уберегая от сражений? Цена, которую мы платим за углубление и расширение сознания и способность завоевывать мир, - это рана главного героя, что бы могли стать героями в драме собственной жизни.

Джеймс Холлис

Пока нет комментариев

Ницше: психолог, не знавший себе равных

Скотти Хендрикс

Фридрих Ницше считал себя непревзойденным психологом, и в работе «Ecce Homo. Как становятся самим собой» он даже заметил:

…в моих сочинениях говорит не знающий себе равных психолог, это, быть может, есть первое убеждение, к которому приходит хороший читатель.

Затем он заявляет, что он первый философ, который занимается настоящей психологией.

Возможно, он был недалек от истины, так как зачастую его философские труды можно читать как работы по психологии, а многие его философские понятия могут быть применены как психологические. В то время как психологи почти не отмечали его заслуг (за исключением очень редких случаев), идеи Ницше предвосхитили некоторые из самых революционных идей в истории психологии.

Остановимся на некоторых из них.

Подход Ницше к психологии начинается с весьма радикальной идеи: человек не может даже надеяться знать все о своём сознании. Идея о том, что у каждого человека есть подсознательные мысли, чувства, порывы и подавленные воспоминания, для нас не нова, однако же даже мысль о том, что человек — «разумное животное» — может быть не в состоянии понять, как работает его же собственный ум, могла бы шокировать тех, кто впервые знакомился с текстами философа.

Ницше также понимал, что внешние воздействия могут иметь серьезные последствия для психики человека. В своей работе «Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов» Ницше объясняет:

Непосредственного самонаблюдения недостаточно для того, чтобы мы познали самих себя: нам нужна история, потому что прошлое течет внутри нас сотнями волн.

Тем самым философ говорит о том, что наши более глубокие «я» находятся под влиянием гораздо большего количества факторов, чем кажется на первый взгляд. Среди таких факторов он отмечает культуру и историю, а также воспитание и самые разные стремления и желания человека.

Часто люди пытаются скрыть тот факт (даже от самих себя), что им присущи животные порывы и потребности. Ницше считал, что это нельзя списывать со счетов. Это то, что Заратустра называл «зверем внутри» — стремление к сексу и склонность к агрессии, которые были подавлены архаичной моралью, считавшей эти импульсы злом. Ницше рассматривал такое подавление как пустую трату потенциальной энергии. Он утверждал, что гораздо продуктивнее будет признать, что у нас есть эти примитивные потребности, и в этом нет ничего плохого, если суметь обуздать и использовать их.
О Однако с какой целью можно использовать наши природные склонности?

Если вкратце, то, по мнению Ницше, с целью самопреодоления. Философ много рассуждал о саморазвитии человека, и его труды отражают это. Ницше рассматривал сознание как собрание таких желаний и стремлений. Эти порывы и потребности часто оказываются прямо противоположными друг другу, и сам человек ответственен за то, чтобы их все обуздать, организовать и использовать для достижения своих целей.

Даже в таком случае Ницше рассматривает это как выбор между мотивами, где один из них сильнее любого другого. Он не считает человека независимым от его потребностей. Самоорганизация — преодоление всех порывов и потребностей, которые являются частью самого человека.

Точный характер идей Ницше трудно определить, поскольку он был не до конца последователен и зачастую даже противоречил самому себе. В работе «Сумерки идолов, или как философствуют молотом» он восхваляет человека, который сделал себя сам. Он отмечал, что его любимый прототип сверхчеловека Гёте «полностью дисциплинировал себя, он создал себя».

Вместе с тем в своем произведении «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» Ницше отмечает:

…В основе нашего существа, там, «в самом низу», конечно, есть нечто не поддающееся обучению, некий гранит духовного фатума, предопределенного решения и ответа на предопределенные, избранные вопросы. При каждой кардинальной проблеме что-то неизменное говорит: «это я»

Ницше пошёл по срединному пути, согласившись с тем, что можно создать самого себя в пределах, установленных нашей природой, культурой и историческими силами. Вопрос о том, сколько реальной свободы есть у обычного человека в выборе того, кем ему стать, остается спорным, тем более, что Ницше не верил в свободную волю человека, как и все остальные экзистенциалисты.

Часто упоминаемый труд Ницше «Воля к власти» также связан с идеей самосоздания. В своей книге «Ницше: философ, психолог, антихристианин» Вальтер Кауфман поясняет:

Воля к власти понимается как желание преодолеть себя. Совершенно ясно, что это не случайно. Воля к власти упоминается в тексте еще раз гораздо позже, а затем еще раз — в главе «О самопреодолении». После этого она упоминается еще один раз в «Так говорил Заратустра». Воля к власти задумана как воля к преодолению самого себя.

Поистине сильный человек сможет использовать свои противоречивые желания и потребности, чтобы собрать их воедино и достичь своей единственной цели, определенной ими по их собственным причинам, несмотря на то, что все это время они находятся под влиянием их собственной природы. Эта концепция саморазвития находит отголоски в гуманистической психологии.
К Как нам это применить?

Спросите себя: контролируете ли вы свои желания? Способны ли вы игнорировать искушение ради достижения более значимой цели? Если не можете, доктор Ницше скажет, что вам еще предстоит преодолеть какие-то ваши желания, которые подрывают вашу способность стать тем, кем вы можете быть.

Ницше скептически относился к преимуществам саморефлексии для большинства людей. Тем не менее он рассматривал ее как достойное занятие для отдельных людей, которые соответствовали его безумно высоким стандартам. Если мы сможем отважиться на такое богохульство и применим его идеи ко всем людям без исключения, то сможем сказать, что отправной точкой для личностного роста является попытка узнать себя: какие потребности и порывы в вас есть, а каких нет, каков ваш потенциал, какие порывы вы хотите стимулировать или обуздать. Хотя для Ницше и существует предел в познании самого себя, это все же неплохое начало.
П Продвинулась ли современная психология с идеями Ницше?

Что касается Фрейда, здесь трудно сказать, насколько Ницше повлиял на него. Фрейд утверждал, что никогда не читал Ницше, однако это кажется маловероятным, учитывая популярность Ницше, а также сходство нескольких их идей о подсознании. Психолог Эрнест Джонс, который знал Фрейда, писал, что Фрейд одновременно хвалил Ницше и утверждал, что никогда не читал его работы. Также существовало предположение, что Фрейд специально не читал Ницше, чтобы его не обвинили в плагиате. Другие утверждают, что Фрейд читал Ницше, а затем солгал об этом.

Ученик Фрейда Карл Юнг находился под влиянием идей Ницше, когда он создал свою психологическую систему. Однако открыто он в этом не признался. Он использовал в своих работах некоторые термины, введенные Ницше, и даже читал лекции по «Так говорил Заратустра».

Работа Ницше «Воля к власти» позже была использована в качестве основы для индивидуальной психологии Альфреда Адлера. Понятие Ницше о том, как человек создает самого себя, получило развитие если не в точном виде, то в общем смысле в гуманистической психологии Карла Роджерса.

Позиция Ницше как философа хорошо известна, однако его вклад в психологию часто игнорируют. Его понимание того, как люди мотивированы, насколько сильно на человека влияет его подсознание и как мы можем стать людьми теми, кем хотим стать, безусловно несет огромную пользу для человека. Его собственная судьба и безумие могут, пожалуй, бросить тень на идею о том, к чему может прийти здравомыслящий человек, который следует его идеям. Однако не остается никаких сомнений в том, что его идеи могут стать светом в темноте умов, которые он одним из первых взялся всерьез изучать.

Пока нет комментариев

Базовые архетипы как орудие манипуляции

В массовом сознании миф редко связывается с современностью, обычно он воспринимается как выдумка, что-то фантастическое, то, чего не существует, и чаще всего трактуется как обман. На это повлияли, во-первых, христианская парадигма, которая воспринимала миф как ересь, во-вторых, просветительское рационалистическое знание. Однако, как отмечал Мирче Элиаде, «мифологическое мышление может избавиться от устаревших форм и адаптироваться к новой культуре, но не исчезнуть окончательно». С ним соглашался Ролан Барт, отмечая, что миф нельзя победить — когда умирает один миф, его место занимает новый (миф можно только изучить и попытаться противостоять ему). И действительно, несмотря на развитие научного мышления, миф не исчез, хотя и обрел новые формы и функции. Кризис рационализма, который проявился в XX веке, привел к ремифологизации сознания человека. Сегодня миф является значащей культурной реалией, природа и специфика функционирования которой требуют внимания и нового осмысления. Попробуем сравнить архаические и современные мифы, чтобы научиться распознавать их в ежедневном потоке информации.

Прежде чем начинать разговор о мифе в контексте современной действительности, стоит обратиться к эпохе архаики, в которой миф играл первоочередную роль. Для древних людей миф был главным средством объяснения и познания мира.

Российский философ Борис Львович Губман отмечает (1):

Миф – это первая форма рационального постижения мира, его образно-символического воспроизведения, выливающаяся в предписание действий. Миф превращает хаос в космос, создает возможность постижения мира как некоего организованного целого, выражает его в простой и доступной схеме, которая может претворяться в магическое действие как средство покорения непостижимого.

Какими чертами обладал архаичный миф? Он содержал истину, не требующую доказательств; миф мог быть наполнен противоречиями, которые не нуждались в разрешении; он был синкретичен, насыщен символами и эмоционально заряжен; время в нем текло по особым законам, а логика не выходила за рамки бинарного мышления. И, конечно же, в мифе всегда присутствовал герой, которому противопоставлялся трикстер.

Мифологическое сознание было неотъемлемой частью жизни людей, которая во многом определяла их отношения с миром. К мифам прислушивались, на мифах учились, их истинность никогда не подвергали сомнению.

В отличие от первобытного периода, миф сегодня присутствует в культуре как абсолютно осознаваемый феномен: им занимаются не только исследователи, миф активно используют в своих целях разные общественные и политические силы.

Изучением современных мифов одним из первых занялся немецкий философ Эрнст Кассирер. Он называл человека животным, которое мыслит символически и считал, что именно «символ – ключ к природе человека». Ученый рассматривает мифологию как автономную символическую форму культуры, наделенную особой модальностью. Во «Введении в философию культуры» он пишет (2):

Человек живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия – части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, сложная ткань человеческого опыта. Весь человеческий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть. Человек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней лицом к лицу. Физическая реальность как бы отдаляется по мере того, как растет символическая активность человека.

В работе «Мифы о государстве» Кассирер приходит к выводу, что во времена кризиса в обществе обедняется человеческая способность к символической интерпретации, благодаря чему миф может управлять сознанием человека, препятствуя адекватной интерпретации действительности (3).

Неудивительно, что потрясения и достижения прошлого столетия стали таким кризисом. Исследователи сходятся во мнении, что, начиная со второй половины ХХ века, наряду с традиционными особенностями мифогенеза появляются условия для трансляции особого типа политических неомифологических нарративов. Термин «неомифологизм» вводит Е. М. Мелетинский для идентификации ремифологизации культуры и литературы., благодаря которым в обществе и ее коллективной памяти формируется и хранится политический опыт. По сути, роль мифа остается прежней, но привычные религиозно-социальные сюжеты заменяются политическим императивом.

Среди условий, которые привели к этому — технологический прогресс, появление массового общества, главенствующее положение СМИ в формировании образа социальной действительности и увеличение визуального компонента в восприятии мира человеком, интенсивное образное мышление, связанное с возможностями мультимедийных технологий.

Тот же Кассирер отмечает (4):

Если попытаться рассмотреть по элементам, что представляют собой современные политические мифы, то окажется, что они не содержат ничего в полной мере нового. Все детали их давно известны. Теория «поклонения Герою» Карлейля и тезис Гобино о фундаментальном моральном и интеллектуальном различии рас дискутировались многократно. Но эти дискуссии оставались чисто академическими, и для того, чтобы превратить старые идеи в мощное политическое оружие, необходимо было что-то еще. Их нужно было приспособить к современной аудитории, создать новый инструмент не только для мысли, но и для действия, разработать технику манипулирования идеями. Говоря научным языком, эта техника должна действовать как катализатор – ускорить все реакции и способствовать их доведению до конца. Хотя почва для мифа ХХ века была подготовлена давным-давно, она не могла бы принести плодов без умелого использования новых инструментов.

Новые технические возможности позволили современному мифу реализовать его основную задачу — создание новой «природной» реальности, которая бы совпадала с ожиданиями людей и не требовала рефлексии.

Для политического неомифа характерно наличие смысловых доминант, которые являются как бы центрами тяжести, вокруг которых и раскрывается сам нарратив. Этими доминантами становятся базовые архетипы, которые трансформируются, подстраиваясь под сложившуюся реальность. Именно опора на базовые архетипы обеспечила современным мифам жизнеспособность и функциональную силу.

Из всех возможных сюжетов, которые выстраиваются вокруг базовых архетипов, французский исследователь Рауль Жирарде выделил четыре основных: о Заговоре, Золотом веке, Герое-спасителе и Единстве (5).

Миф о Заговоре популяризирует идею о врагах народа, скрытые действия которых обязательно направлены на завоевание, истребление общества и государства.

Миф о Золотом веке либо призывает вернуться к светлому прошлому, где была свобода, равенство и братство, или зовет в светлое будущее, воспринимая национальную историю лишь как подготовительный этап для наступления этого идеального будущего.

Миф о Герое-спасителе наделяет культурного героя харизматическими качествами, обязательны в списке — дар пророка, непревзойденный талант полководца-воина, высокие моральные качества. То, насколько мифологизирован современный политический лидер, можно понять, проанализировав его биографические произведения. В них выделяются именно те элементы, наличие которых необходимо для вождя масс.

Миф о Единстве основан на дихотомии друзья-враги, свои-чужие, мы-они. Именно «они» являются причиной всех невзгод. Основным психологическим механизмом для ощущения масс в категории «свои» является механизм персонификации лидера — культ личности. Имя же занимает равное другим культам место — специфика мифологических текстов такова, что мифы без имен практически не существуют.

Опираясь на эти далеко не полные данные, нетрудно заметить, что миф продолжает жить и сегодня. Если говорить о близкой и понятной нам почве, то это вечное противостояние России и США, в котором реализуется присущая любому мифу дихотомия добра и зла и воплощаются сразу несколько сюжетов: о заговоре, единстве и герое-спасителе. Здесь же политтехнологи пытаются реализовать наличие мифологического конструкта культурный герой и трикстер. В современном политическом мифе президента стараются маркировать как творца, который строит государство, дарит абсолютное благо и стабильность. И сюжет «Единства» призывает всех сплотиться вокруг «спасителя». Трикстерами выступают оппозиционные и активистские группы — они не подчиняются установленной власти, нарушают запреты и выходят за рамки дозволенного. В мифах, которыми нас кормят, как и в древних историях, есть специфическая модель времени, та точка, с которой появляется космос из хаоса — это 2000 год — начало новой эры, до которой люди переживали «лихие» девяностые. Центром мифического пространства, конечно, выступает Кремль — именно к нему ведут все дороги, что хорошо иллюстрируется на карте Москвы.

Продолжает играть роль ритуализация всего советского, которая не теряет своей актуальности и по сей день — празднование девятого мая, октябрьской революции. Так реализуется архаическое прецедентное мышление.

Нетрудно заметить синкретизм современного политического мифа — он объясняет прошлое страны, правила жизни, необходимые для достижения «того самого» прекрасного будущего.

И это далеко не все признаки, которые можно охватить, вооружившись нехитрой схемой построения мифа. Здесь важно заметить одну особенность. Современные политические мифы пришли к одному важному новшеству — влияние на сознание людей. Политические мифы, вплоть до первой мировой войны, должны были просто угнетать и подавлять человеческую физическую свободу. Современные же пошли глубже, и теперь важно овладеть тем, что находится внутри человека — его мыслями и чувствами, оказать влияние на психику и тотальное изменение мировоззрения. С захватом культурного пространства массами стало важным лишить людей автономии воли и способности независимого мышления. Именно этим объясняется отсутствие оппозиции в тоталитарном обществе и нетерпимость господствующего режима к инакомыслию. Но и здесь методы влияния на общество изменились — больше нет физического насилия, покорность людей вырабатывается по их воле, благодаря формированию веры в благополучное будущее.

Поэтому именно сейчас, в эпоху, когда 90% новостной ленты занято политическими событиями, особенно важно уметь распознавать эту выстроенную вокруг нас реальность.

Пока нет комментариев

Культурная тень философа важнее самого философа

Мераб Мамардашвили

Платону удалось четко, ясно, в пластичных образах, в мифах, изобретаемых им, завершить эту "идею идей", или "мысль идеи идей", одновременно наложив на нее и другие связи, пронизывающие вообще греческое мышление; все это он собрал в одном учении. Я имею в виду идею, что мир, о котором можно со смыслом говорить и в котором вообще можно осмысленно жить, – этот мир весь, целиком, здесь и сейчас. Поэтому и те образы, которые я приводил: тирана, пещеры, рассуждения о том, что на вчерашней добродетели нельзя спокойненько улечься спать и завтрашняя добродетель, завтрашние знания ничего не значат, – все выполняется здесь и сейчас. У Аристотеля это будет потом зафиксировано в других понятиях; у него мир будет выступать как индивид, появится понятие энтелехии, актуальности, потенциальности и т.д. В спокойных словах и рассуждениях Аристотеля будет все, но будет то же самое, что впервые было высказано Платоном. Платон был фанатиком следующей мысли: мир не удваивается, вернее, другого мира нет, и времена нельзя удваивать. Кстати, потом это повторится и у Лейбница. (Я опять привожу специальный пример, чтобы напомнить вам об осторожности в обращении с философской терминологией и философскими утверждениями.) Лейбниц скажет: этот мир – наилучший из всех миров. А ему будут говорить: ну как же так, в Лиссабоне ведь землетрясение... Что это за наилучший мир, устроенный наилучшим образом, наилучшим существом, называемым Богом, – такой, в котором это возможно – наличие бессмысленных трагедий?! Но Лейбниц говорил совсем другое. Мир устроен так, как он может быть устроен, в нем отсутствуют какие-либо ссылки на Бога. Нечего на это ссылаться. Этот мир – наилучший из всех возможных, потому что нельзя удваивать времена. Необходимо осуществить все в точке – hic et nunc, которая лежит у Платона в области, которую я назвал трансценденцией. Единственная точка, посредством которой мы выскакиваем из мира и – мы есть в мире. Но – в том мире, о котором мы знаем, что он – единственный, наилучший из всех возможных, другого не будет, времена удваивать нельзя, завтра знать не имеет значения, вчера быть добродетельным не имеет значения... Hic et nunc. Как бы вне времени мы имеем какой-то миг, но он весь мир в себе содержит. Эта тема постоянно повторяется в истории философии. В XIX веке появятся два гениальных фанатика этой идеи, которые на фоне благополучной профессорской философии вдруг снова издадут клич настоящей философии. Я имею в виду Кьеркегора и Ницше – оба они одинаково были патриотами мига ("мига" в платоновском смысле слова, а не в обыденном, наглядном смысле нашего языка). Ницше все это излагал в рамках основной своей идеи (не отделяя от нее идею мига) так называемого вечного возвращения тождественного. Конечно, это было почти что истерическим и болезненным изложением, – у Ницше, во всяком случае, хотя и Кьеркегор тоже был порядочным истериком; но такая форма была вызвана болезненностью века, в котором потерялся действительный смысл философствования, а именно, философии как чего-то, что обращено к каждому в отдельности и только здесь, сейчас. Всегда есть только это "сейчас", в котором есть все вопросы, и все они к тебе обращены. Не вчера были обращены, не позавчера, не повторятся завтра. Это и есть ницшеанский образ вечного возвращения тождественного: сейчас жить так, чтобы это имело смысл, чтобы стоило, чтобы это повторялось, скажем так. Этот смысл, это ощущение философского сознания были разрушены гегелевской философией. Правда, не совсем правильно понятой в немецких университетах. Как мы уже знаем, чаще всего культурная тень философа важнее самого философа, она является реальной исторической силой. И поэтому действительный смысл философии пришлось возобновлять на некотором накале страстей (в случае Кьеркегора и Ницше), производя на самом себе болезненный эксперимент. Поэтому фигура болезни и стала какой-то особой ценностью, приобрела привилегированный смысл чего-то духовного и возвышенного на рубеже XIX-XX вв. Но Платон-то был очень здоровым человеком. (Потому и звали его Платоном – широкоплечий был; говорят, что иногда Платон голодал, чтобы пребывать в легком состоянии духа.) Но при том у него – до предела трагическое сознание, за которым открывается то, что немцы называют Heiterkeit – ровное веселое состояние духа. Платон считал, что жизнь всегда трагична.

Лекции по античной философии

Пока нет комментариев

Миф и «удвоение» реальности

Стрельник О.Н.

Миф вернулся в новом облачении и с новыми возможностями – этот тезис в конце прошлого столетия повторяли философы, культурологи, антропологи, психологи и журналисты. Однако, по большому счету, миф никуда не уходил. На протяжении тысячелетий он менял облик, но оставался одной из важнейших форм культуры. Формирование постиндустриального, а затем информационного общества, инициированное развитием науки и появлением новых способов обработки и тиражирования информации, отнюдь не привело к тотальной рационализации культурной и социальной жизни. Новый век воспроизводит прежнюю «сеть» мифологий и создает новые, которые, как и в архаических обществах, поддерживают воспроизводство социального порядка и определяют самопонимание человека. Миф оказывается не «недоразвитой» формой культуры и преодоленным этапом в развитии человечества, он постоянно присутствует в культуре, будучи одним из ее оснований – первичной формой «конструирования» собственно человеческой реальности и устойчивым элементом социальной коммуникации. Сегодня мифологические компоненты обнаруживаются в искусстве и религии, политике и науке (паранаучные и квазинаучные формы), в пространстве массмедиа, а «логика» мифа определяет мышление и действия человека независимо от того, осознается это им или нет.

Миф и мифологическое были предметами осмысления и переосмысления на протяжении всей истории философии. Однако в 60–70-е гг. XX в. интерес к этому сюжету обострился в связи с теми трансформациями, которые произошли в массовом обществе. Мифотворчество стало частью манипулятивных технологий в политике, культуре, массмедиа, рекламе. Во многом следствием этого обстоятельства стало то, что исследования мифа теперь по большей части носят прикладной характер. Последний этап исследований, начавшийся примерно во второй половине 90-х гг. XX в., связан с распространением интернета, породившим новый тип мифотворческих практик.

В научной и философской литературе по проблемам мифа и мифологического обнаруживается путаница, связанная с противопоставлением архаического мифа как мифа естественного современному мифу как конструируемому, а еще уже – политическому [Стрельник 2017]. Однако разумно предположить, что и в архаической мифологии имелись конструируемые моменты, а современная мифология в части своей есть результат «естественного», спонтанного мифотворчества. Иными словами, и тогда, и сейчас в мифе выражает себя единый тип сознания, а различия касаются времени и конкретного механизма возникновения мифологического сообщения. По сути, миф – это универсальный элемент социальной коммуникации, а мифотворчество (конструирование мифологического сообщения или системы сообщений) – один из ее основных типов.

В этой статье мы анализируем, как конструируется миф в условиях массовой коммуникации и какую роль в этом играют массмедиа. Единой базой такого анализа может стать семиологическая парадигма Р. Барта [Барт 2000; Барт 2003]. Барт определяет миф как вторичную семиологическую систему, которая формируется путем «деформации» естественного языка. Главное в мифологическом сообщении его форма, а не содержание. Задача мифа – маскировка социального, исторического, т.е. преходящего и случайного, под природное – вечное и неизбежное. Миф превращает историю в природу, существующий социальный порядок – в естественный и неизбежный. И хотя миф ничего не объясняет, его констатирующие формулировки создают видимость объяснения. Кроме того, «…миф есть слово, в котором интенция… гораздо важнее буквального смысла… и в то же время интенция здесь как бы застывает, очищается, возводится к вечности, делается отсутствующей благодаря буквальному смыслу…» [Барт 2000, 249].

Механизм конструирования мифа Барт называет деформацией: как знаковая система миф образуется на основе первичной системы естественного языка. При этом то, что в исходной системе представляло собой насыщенный смыслами знак, в мифе становится означающим, т.е. пустой формой. Означаемое в мифе Барт называет понятием, однако в таком «…понятии заключается лишь смутное знание, образуемое из неопределенно-рыхлых ассоциаций… оно представляет собой отнюдь не абстрактную чистую сущность, но бесформенный, туманно-зыбкий сгусток, единый и связанный лишь в силу своей функции» [Барт 2000, 244]. Таким образом, можно говорить, что означаемым в мифе, или мифологическим «понятием», выступают некоторые неясные представления и идеи, несущие значительный эмоциональный заряд.

Итогом ассоциации означаемого и означающего в мифе становится новый знак, который Барт называет значением, хотя скорее здесь следует говорить о символе. Форма мифа, т.е. означающее, в ассоциации с эмоционально насыщенными, значимыми переживаниями создает символ – знак с бесконечным числом значений. При превращении знака исходной знаковой системы в означающее в мифе из него удаляется все случайное, а отношение мифического означаемого к означающему и оказывается отношением деформации и отчуждения.

Слабое место концепции Барта – отождествление всех вообще коннотативных систем с мифом, который трактуется французским философом чрезвычайно широко, совпадая с любыми смысловыми деформациями естественного языка. Миф у Барта тотален и неизбежен, а вся современная культура мифологична. Однако, превращая миф в тотальность, французский философ тем самым растворяет собственно миф в других культурных формах и в результате утрачивает предмет теоретизирования. Предрасположенность к мифу, к коннотативной деформации заложена в самом языке, в его выразительности и образности. Невозможность выражаться «без-образно» задает ситуацию несовпадения означаемого с означающим. Только язык с нулевой степенью образности мог бы противостоять мифу. На наш взгляд, развивая этот тезис, Барт допускает ошибку в аргументации: образность не следует приравнивать к мифологичности, так же как любое образное мышление к мифологическому – минимальная степень образности сопровождает даже строгий научный дискурс. Отграничить мифологические сообщения от любых других, возникающих путем коннотативного «сдвига», возможно, анализируя тот тип сознания, который выражает себя в мифе. Мифологическое мышление, современное или архаическое, по природе своей – мышление бессознательно-образное, а его продукты, выражающие не существующее, но желаемое, переживаются как абсолютно реальные. Механизм их воздействия основан на способности вызывать эмоционально окрашенные ассоциации, формировать восприятие и подталкивать к определенным действиям. При этом носителем мифологического сообщения могут стать не только слова естественного языка, но и другие знаковые системы: фотография, кино, реклама, телевизионный сюжет, мем и т.п., которые обладают еще большей выразительностью и образностью.

В современности, в отличие от архаики, миф – откровенно вторичный, хотя и исключительно важный продукт культурных коммуникаций. Как правило, он является подчиненным элементом книги, фильма, телерепортажа, фотографии, сообщений в массмедиа и проч. Миф способен «встраиваться» в коммуникативные практики, казалось бы, совершенно не связанные с мифотворчеством и даже противостоящие ему (примером чего может быть квазинаука) [Наука и квазинаука 2008]. Такая способность связана с тем, что одно означаемое в мифе может иметь множество означающих. Послание, заключенное в мифологическом сообщении, адресовано всем сразу и никому в отдельности, поэтому, несмотря на свою вторичность, современный миф тотален, пронизывает все пространство массовых коммуникаций.

Мифологическое сообщение выступает не столько средством общения или сообщения, т.е. трансляции информации, сколько инструментом влияния. Главная его цель – мотивировать, а не информировать, и обращено оно напрямую к эмоциям и бессознательному. Поэтому современными участниками такой коммуникации выступают массовые субъекты, а ее инструментами – массмедиа.

Тезис о том, что СМИ принадлежит особая, если не ключевая роль в современном мифотворчестве, стал общим местом. Тем не менее это автоматически не решает вопроса, что именно делает их таким эффективным инструментом конструирования мифологических сообщений. Попробуем разобраться в этом вопросе.

Массмедиа – это все общественные учреждения, которые используют технические средства для распространения общедоступных сообщений. К ним относятся книги, газеты, журналы, радио, телевидение, социальные сети, новостные агрегаторы, интернет-каналы, а также средства фото и электронного копирования. Основная функция массмедиа – отображение некоторого фрагмента социальной действительности и предоставление человеку возможности «овладеть» им. СМИ создают своего рода «сцену», на которой разворачивается действо, обозначающее реальность. В некотором смысле реальным для современного человека оказывается то, что предлагают массмедиа. Они формируют мир значений и посредством повторяющихся сообщений вовлекают людей в общее символическое пространство, а оно в свою очередь формирует восприятие, установки и в конечном итоге действия людей. В самом деле, ни у кого нет возможности лично участвовать во всех событиях в разных уголках света. И все же мы знаем о них из СМИ, причем практически в режиме реального времени. Плюс, вследствие многократного повторения, и картинка, которую предлагают массмедиа, и текст, который ее сопровождает, воспринимаются как сама реальность. Отсутствие у потребителя медийного контента дистанции по отношению к предлагаемому ему образу открывает возможность превращения «истории» в «природу», т.е. возможность конструирования мифологического сообщения.

СМИ фактически существуют в двух реальностях. Одна – это реальность их повседневного функционирования, их собственных ежедневных операций по распространению сообщений. Эта реальность известна профессионалам в сфере медиа и скрыта от аудитории, для которой работают СМИ. Вторая реальность – та, которую они конструируют и которую «видит» потребитель. Чем сложнее и дифференцированнее система массмедиа, тем больше у нее возможностей создания «реальности», далекой от мира, как он есть сам по себе, «трансцендентальной иллюзии», как назвал ее Н. Луман [Луман 2005, 13].

Несмотря на то, что у СМИ нет функции познания реальности, они создают некое фоновое знание, из которого можно исходить в любой коммуникации. «Хотя значение истинности или, по крайней мере, ожидание истинности новостей и комментариев являются обязательными, – констатирует Луман, – массмедиа руководствуются не кодом истинное/ложное, но – даже в своих когнитивных программных областях – подчиняются коду информация/неинформация. В отличие от научной, массмедийная информация не подвергается такой рефлексии, при которой… неистинное должно быть исключено еще до того, как утверждается истина» [Там же, 62]. Луман называет фоновое знание, создаваемое СМИ, «памятью общества». Эта «память» – заведомо известные предположения о реальности, которые не нужно специально вводить в коммуникацию и обосновывать в ней.

Массмедиа не только порождают определенные информационно-смысловые потоки, но и управляют ими. Возможность управления возникает вследствие селективности тем СМИ. Нет таких фактов, которые нельзя было бы отобразить в СМИ, однако освещается только избранный набор сюжетов, которые становятся темами повестки дня и существуют независимо от того, подтверждает их существование внешний мир или нет. СМИ маркируют реальность, фактически создавая то, что будет считаться интересным, а затем и истинным. Массмедиа не навязывают напрямую, что думать, но подбор новостей оказывает влияние на то, о чем будет думать аудитория. Важным начинают считать то, что как важное преподносят СМИ, а публичная повторяемость, обсуждение и воспроизведение в различных контекстах тех или иных сюжетов открывают возможность влияния на работу какого-то конкретного учреждения или социального института. Возможность такого «обратного» влияния сконструированной реальности на саму социальную реальность – сущностная характеристика СМИ.

Повседневное функционирование массмедиа создает символическую, пронизанную мифологемами среду, которая если даже не формирует современного человека, то, как минимум, воздействует на него. И так же, как древний миф актуализировал пережитое, сконструированные средствами СМИ сообщения апеллируют к массовым надеждам, опасениям и страхам. Это воздействие ускользает от внимания именно в силу его обыденности и повсеместного присутствия массмедиа, а информация, которую создают и транслируют последние, признается информацией о реальности даже несмотря на то, что действующий в них «механизм селективности» тем и сюжетов выявлен, проанализирован и ни для кого не является секретом. Массмедиа обладают способностью конструировать символическую реальность, у которой может не быть оснований в окружающей действительности, но которая из-за многократного повторения образов и значений воспринимается как гиперреальная – еще более реальная, чем объективный мир. Одним словом, может ли идти речь об «изживании» мифа в ситуации, когда действует принцип: если действительность не соответствует тому, о чем сообщают СМИ, то в этом вина не СМИ, а действительности?

Пока нет комментариев