Нас окружают запреты

Запреты являются главной функцией государства, важной функцией религии и священной обязанностью гражданина (у каждого ведь обязательно есть мнение — чего бы еще такого запретить). Наиболее волнующими умы объектами запретов являются оружие, наркотики и сексуальные услуги. Те самые темы, при обсуждении которых рациональные аргументы переплетаются с архаичными предрассудками, зачастую отменяя саму возможность разумной дискуссии. Но именно на их примере недостатки запретительства высвечиваются наиболее ярко.

В одной давней передаче, посвященной дебатам вокруг легализации наркотиков, зрительница озвучила характерную позицию по теме. Она заявила, что согласна со всеми аргументами в пользу легализации, однако мораль не позволяет ей принять такую позицию. Тем самым, дала чудное определение своей морали — это нечто, что блокирует работу разума.

Существует множество рациональных аргументов в пользу того, что все три явления должны быть легальны:

1) Торговля стрелковым оружием дает стимул к развитию промышленности и способствует общественной безопасности. Исследования показывают, что свободное оружейное законодательство является одним из тех факторов, которые снижают уровень насильственной преступности. Легальные стволы изредка попадают в руки психопатов, но 99.9% единиц гражданского оружия используются для мирной стрельбы по мишеням, а то и просто пылятся в шкафах.

2) Голландия является бельмом на глазу у всех борцов с наркотиками. Нидерланды легализовали некоторые виды психотропных веществ, декриминализировали остальные… и не превратились в один большой наркопритон, как им прочили. Сейчас Голландия одна из самых безопасных стран мира. Им удалось не только социализировать наркоманов, но и снизить их количество. На фоне этого американская доктрина war on drugs обернулась миллиардными тратами и забитыми под завязку тюрьмами с нулевым выхлопом на выходе.

3) Если оружию и наркотикам еще можно приписать реальный вред, то вред сексуальной индустрии сугубо воображаемый. И запретительство в этой сфере зиждется лишь только на соображениях морали. Зато очевидно, какой вред приносят запреты работникам самой индустрии, лишая их государственной защиты и отдавая в руки бандитов (в том числе — бандитов в полицейской форме).

Нередко встречается вариант, когда человек фанатично выступает за легализацию одного, но столь же фанатично — против всего остального. Американские консерваторы превратили оружейную Вторую Поправку в культ, но готовы тратить миллиарды народных денег на защиту «общественной нравственности» и содержание жлобов из DEA (агентство по борьбе с наркотиками). Социал-демократы за сексиндустрию и наркотики, но против оружия. А еврофеминистки стоят за криминализацию сексуслуг, но не откажутся от хорошего косяка (если тот не скручен мужской шовинистической свиньей, конечно).

Что же объединяет этих людей? Какая же у них общая мораль? Я пришел к такому выводу: это убежденность в злонамеренности человека. Будто бы человек является диким зверем, и только суровые запреты с перспективой публичного четвертования удерживают зверя в клетке. Оружие? Да все друг друга перестреляют! Наркотики? Все станут наркоманами! Проституция? Все пойдут в проститутки! Да и вообще, экономическую деятельность человека следует окружить глухим частоколом запретов, ведь эта подлая скотина в условиях свободного рынка обязательно примется жестоко эксплуатировать собратьев.

В основе лежит страх. Страх перед человеческой природой. Страх физиологически схож с агрессией, которая и является стандартным ответом на раздражитель — запретить, ограничить, наложить табу. Но так ли плох человек?

Совсем другие обезьяны

На планете обитает несколько миллиардов людей, убежденных, будто человек был создан сверхъестественным существом, затем искушен другим сверхъестественным существом, именно поэтому (внимание, логика!) только соблюдение религиозных табу тысячелетней давности удерживает нас от падения в пучину насилия и разврата. Шутка в том, что даже старые научные концепции во многом копировали эти представления.

В 19-ом веке дедушка Фрейд выдвинул гипотезу, согласно которой человеческая психика состоит из трех частей. Супер-эго, сотканное из общественных запретов, сдерживает напор первобытных инстинктов, идущих от «внутреннего зверя» Ид, а взмыленное Эго вечно мечется между ними. Звучит правдоподобно. Пока не задашь простой вопрос — что это за инстинкты и откуда они взялись?

Все слышали, будто «человек произошел от обезьяны». На самом деле, человек и есть обезьяна, имеющая с другими обезьянами общих предков. Что характерно, тоже обезьян, только вымерших. Наиболее близкими собратьями в большой обезьяньей семье для нас являются шимпанзе. Наш с ними общий предок жил всего-то шесть миллионов лет назад.

Шимпанзе существа агрессивные, большую часть времени проводят в борьбе за социальный статус и в коллективных набегах на соседей. У шимпанзе царит промискуитет, а самки находятся в подчиненном положении. Им также свойственен каннибализм — могут скушать представителя другой стаи (предварительно забив его до смерти), а иногда находятся уникумы, которые не прочь полакомиться детенышем собрата.

Долгое время бытовала точка зрения, будто вымершие предки человека — это такие большие шимпанзе с маленькими яйцами. На человека проецировали и всю социальную структуру — от промискуитета до статусных игрищ (отсюда пошли дурацкие представления об альфа- и омега-самцах, которые обязательно обнаружатся в любой книжонке «по психологии»). Ну как такого оставишь без присмотра, да еще и с оружием?

Первый удар эти представления получили с открытием бонобо или карликовых шимпанзе (общий предок шимпанзе и бонобо жил около миллиона лет назад). И когда за исследование бонобо взялись всерьез, выяснили: если для шимпанзе «вся жизнь — борьба», то бонобо предпочитают заменять конфликты сексом, а иерархию — эгалитаризмом. При этом бонобо куда сообразительнее своих агрессивных родственников. По сей день самец бонобо по кличке Кандзи остается самой умной, после человека, обезьяной на планете (знает слов больше, чем средний российский полицейский). Однако, либертинские повадки бонобо напугали ревнителей нравственности еще больше, чем каннибальские наклонности их собратьев.

Кипели споры: к кому же из двух родственников были ближе предки человека — к агрессивным каннибалам или к сексуальным маньякам? К чему мы вернемся, если перестанем слушать церковь, государство и прочее начальство? Суровые консерваторы симпатизировали воинственным шимпанзе, восторженные хиппи — любвеобильным бонобо.

Так и продолжалось, пока в 80-ые годы антрополог Оуэн Лавджой не объяснил — предок человека (ардипитек, 4.4 млн. лет) не был похож на шимпанзе. Он пошел совсем другим путем — путем моногамии. Ардипитеки формировали устойчивые пары, в которых самки заботились о детенышах, а самцы о прокорме семьи. Половой отбор самцов способствовал проявлению доброты и заботы, а вовсе не «доминантности». Необходимость силовой конкуренции за самок отпала, клыки самцов уменьшились, вслед за уровнем агрессии как таковой. Это открыло возможности для сотрудничества и дало сильнейший толчок к развитию языка и интеллекта. В результате вы читаете эти строки, а наши эволюционные родственники продолжают прыгать по веткам.

Наш жуткий «внутренний зверь», которого веками якобы сдерживают социальные институты, религиозные предписания и таинственное Суперэго — миролюбивый альтруист-семьянин. Ни каннибализма, ни разнузданных оргий. Сплошная скука.

Инстинкты? Не, не слышали

Еще интереснее обстоит дело с инстинктами — у нас их просто нет. Согласно строгому определению этологии (науки о поведении животных), инстинкты — это врожденные поведенческие структуры, причем достаточно сложные (не путать с рефлексами — простыми реакциями на раздражитель). Например, брачный танец или агрессивная демонстрация. Существует «принцип инстинктивного смещения» — заученная реакция смещается в сторону инстинкта, если хоть чем-то на него похожа. Это может как мешать обучению, так и способствовать: социальные инстинкты лошадей позволили их одомашнить, просто подменив вожака человеком, тогда как с зебрами не удалось провернуть ничего подобного.

Но у человека не наблюдается такого смещения. Вместо инстинктов у нас стереотипы, возникающие при обучении и воспитании. Этим объясняется многообразие социальных структур в разных концах планеты, существование множества примитивных племен с самыми дикими нравами. Поборники концепции «внутреннего зверя» радуются до слез, когда удается обнаружить очередного педофила-каннибала, затерянного в джунглях Амазонки. Но все эти чудные обычаи — плод адаптации к враждебным условиям. Долго ли вы протянете в джунглях Амазонки, будучи добряком и альтруистом?

Ряд психологических экспериментов демонстрируют «человеческую природу» в неприглядном свете. Например, эксперимент Стэнли Милгрема, в котором подопытный, следуя приказам начальника в белом халате, готов был запытать человека током практически до смерти. Или знаменитый «стенфордский тюремный эксперимент» Филлиппа Зимбардо, прерванный на середине — подопытные «охранники» слишком уж замучили подопытных «заключенных».

У этих случаев есть нечто общее — это ситуации, созданные посредством ограничений и запретов. Вооруженные «охранники» и безоружные «заключенные» в замкнутом пространстве — искусственная ситуация, в основе которой лежит страх и заведомое неравенство. А электрошок и белые халаты Милгрема… Если стэнфордские «охранники» озверели буквально за неделю, то что вы хотели от людей, которых всю жизнь учили беспрекословно подчиняться авторитетам на конвейере родители-школа-армия?

Это вовсе наша дурная природа нуждается в ограничениях, а наоборот — дурные поведенческие стереотипы создаются путем запретов и ограничений. Помещая людей в заведомо неравноценные условия, создавая искусственный дефицит ресурсов, раз за разом подталкивая их к тому, чего они не стали бы делать по доброй воле. Уродливое поведение — продукт уродливой среды. Вроде ядовитых джунглей Амазонки, тюрьмы или армии.

Запрещается запрещать

Ситуация с оружием самая простая: либо оружие есть и у меня, и у соседа, либо у нас обоих его нет. Второй вариант дает иллюзию безопасности, но не учитывает того, что вооруженные люди все равно останутся (преступники и государство). Тем самым, складываются условия того самого «тюремного эксперимента» — одни вооружены, другие нет. Кто будет надзирать за надзирателями? Зимбардо?

Опасность наркотиков обосновывают тем, что человек животное не только опасное, но еще и безвольное — в стремлении к удовольствиям загонит себя до смерти, ограбив походя соседей. За аксиому берется утверждение, будто наркотической зависимости нельзя сопротивляться. Эти воззрения основаны на старых экспериментах 60-ых годов — крысу помещали в специальный ящик (skinner box), а нажатие единственного рычажка вызывало инъекцию наркотика. Крыса нажимала, затем опять, и опять. А потом шла грабить других крыс и подсаживать на иглу крысят (на самом деле нет, конечно).

Но группа ученых университета Симона Фрейзера вдруг задумалась… Вы неделями держите крысу в тесной одиночной камере, потом сажаете в ящик, где кроме рычажка ничего нет, и еще удивляетесь, что она становится наркоманкой? А если вас самих так? Они провели другой эксперимент. Нет, не забросили консерватора в одиночку тюрьмы Сент-Квентин с одним лишь шприцем в кармане, хотя это было бы интересно. Они поселили множество крыс в обширном вольере с кучей игрушек. Среди обитателей этого вольера, названного «Крысопарк» (Rat Park), желающих приобщиться к морфиновым радостям оказалось гораздо меньше, чем среди несчастных жертв одиночных камер. Морфиновой зависимости крысы предпочитали здоровый бег в колесе, общение с собратьями и прочий ЗОЖ со стрейтэджем.

Окончательно миф о «непреодолимой зависимости» развеял доктор психологии и психиатрии Колумбийского университета Карл Харт (Karl Hart — между прочим, сам бывший наркоман и наркоторговец из черного гетто) — он провел эксперимент уже на людях, причем из «группы риска» (жители черного гетто). Каждое утро им приносили дозу кокаина, а затем предлагали выбор: либо еще одна доза прямо сейчас, либо деньги по окончании эксперимента. Большинство, как ни странно, выбирало деньги.

Человеческий мозг по последним данным содержит 86.1 ± 8.1 млрд. нейронов. Идея о том, что все многообразие возможных нервных связей и впечатлений можно подменить каким-то одним посторонним веществом — это очень смелая идея. Подменить может и можно, но сначала требуется отнять альтернативы, все до единой.

Что же тогда создает тот негатив, который ассоциируется с наркотиками? Ограничения и запреты, создающие перекос в экономике. Они настолько взвинчивают цены, что мизерный процент выбирающих «рычажок» вынужден заниматься криминальной деятельностью для обеспечения своей копеечной (в иных условиях) потребности. Он отдаляется от социума, обрастая сопутствующими криминальными отраслями. Запретный наркобизнес настолько выгоден, что целые районы начинают специализироваться на его обслуживании (и даже целые страны — Латинская Америка, Золотой Треугольник, Афганистан — о чем, в частности, есть в известном докладе), лишаясь каких-либо альтернатив. Когда общество решает бороться с наркоманом — оно сажает его в клетку, словно крысу, тем самым только укрепляя его пристрастия. Замкнутый круг.

Ну и сексиндустрия — по статистике, сексуального насилия гораздо больше именно в тех странах, где действуют законодательные запреты, религиозные табу и прочая духовность: Африка, Латинская Америка, Ближний Восток. Правоверные мусульманские страны лидируют по количеству порнографических запросов в Гугле. Так запреты защищают людей и воспитывают нравственность. Быть может, с защитой семейных ценностей они справляются лучше? Но, как мы уже выяснили, эти ценности появились раньше запретов (душка-ардипитек немного старше параноидальных ветхозаветных пророков). Также рискну предположить, что сексиндустрия, напротив, семейные ценности укрепляет. Ведь наличие вокруг дешевых сексуслуг автоматически подчеркивает значимость других вещей, эксклюзивных для семейной жизни, таких, как взаимное доверие. Ну, или умение готовить.

Торговцы страхом

Торговля оружием, наркотиками и порнографией — это прибыльный бизнес (особенно если он под запретом). Но далеко не такой прибыльный, как торговля страхом. В одних только США за 40 лет «войны с наркотиками» был потрачен триллион долларов и арестовано, в общей сложности, 45 млн. человек. Для сравнения — весь мировой рынок кокаина сейчас оценивается в 88 млрд. долл., а его потребители в 16-17 млн. чел. Целая индустрия (полицейская и тюремная) благополучно кормится за счет налогоплательщиков, напуганных выдуманной угрозой всеобщей наркотизации. А сколько политиканов сделали себе имя на обещаниях, наконец, победить наркотики? Едва ли их меньше, чем популистов из противоположного лагеря, вопящих о редких жертвах легального оружия, но не замечающих множества спасенных им жизней (за счет снижения уровня насильственных преступлений). Борьба за нравственность — другая хлебная тема, на которой паразитирует огромное количество неприятных существ. От арабских шейхов до функционеров РПЦ и ультраправых гопников.

Все они стремятся напугать нас, заставить думать о себе хуже, чем мы есть. Журнал наркоборца Евгения Ройзмана пестрит новостями вроде «накуренный школьник зарубил топором бабушку». А сама мысль, что кто-то может выкурить косяк, не убив бабушку, кажется ему кощунственной. Новостная лента ФСКН выглядит примерно так же. Как целенаправленная попытка привить нам фобию. С целью ее последующей монетизации.

Логика продавцов страха проста: ружье, висящее на стене, обязательно выстрелит, проституткой непременно станет ваша дочь, а сын — наркоманом. Но реальный мир гораздо лучше, чем кажется: в нем ружья ржавеют на стенах, в порноактрисы почему-то идут дочери высоконравственных мормонских семейств, крысы отказываются от морфия, наркоманы получают докторат в престижных университетах Америки, а свобода работает лучше запретов.